Мифы юга (эссе)

Юг, юга, югы. А ещё лучше югъ! Есть в таком начертании, что-то очень древнее, истово древнее, первоначальное.
Запах древности: Понт. По-гречески – море. Понт Эвксинский – наше, Чёрное море. Одиссей, Гомер, Арго, вообще – Эллада. Тайна. Где-то у Тенарского мыса, на западе Пелопоннеса, вход в Аид и ладья разговорчивого в последнем пути Харона. Есть о чём поговорить. Отсюда, далеко на западе можно увидеть, как Атлант в неугасающем рывке удерживает над океаном, в шатком равновесии, чашу полную неба! Костром падающее в хаос чёрной воды раскрасневшееся солнце. Бесконечное, до горизонта море и в нём море звёзд. Пена чаек на гребне скалистых утёсов…
Горы, орлы, медузы и солнце – это выстрел юга в меня. Но убит я был дважды: многоликий шум штормящей стихии, громогласное воздыхание архаических легенд о потопленных кораблях героев, загубленных душах – это не смертельно, но это навсегда.
Море – огромное, непонятно вздыхающее, как доисторическое, дочеловеческое животное наводило на меня необъяснимые радиопомехи. Во всяком случае, оно было чужим, и не давало сблизить дистанцию до ты, как между людьми. Это потом оно стало легче и ближе, оказывается, у этой воды есть имя – Аш два, о! Однажды, от обилия чувств захлестнувших меня и волшебной безнаказанности, его даже захотелось выпить, в его честь… И я в порыве сделал-таки несколько чистосердечных глотков… Не вышло: десять минут молча, но обиженно отплёвывал я разочарованные надежды. Но теперь имя тайны при мне…
Постижение его было странным. Как жизнь! И в тоже время обычным, как смерть. Не скоро я понял, что не стоит изымать из моря его волнующие парадоксы, немногие капли остававшиеся на руках оставляли только соль, только конструкции - жизнь фальшивила, уходя. Нет, я сам должен был погрузился в них.
Море пахнет молоком! Молоком матери, грудью матери, руками… Почему так? Может быть, вода повивальная мать человечества? Не та ли эта колыбель детства, качели юности? Быть может, виновата звёздная дуга млечного пути над ним? Не угадать, но нутро не лжёт. А эта усыпляющая баллада прибоя! Каждая волна его отчаянно и как бы в последнем рывке простирает в падении тонкие белые пенистые руки к земле, которая никогда не будет достигнута… Ох уж эта нежная, хищная, прекрасная и вечная женственность! Она баюкает, укачивает в своих дурманящих дланях волн, и она же разбивает хрупкие человеческие души о колокол хаоса! Не то ли это библейское псалмопение: «Блажен, кто разобьёт младенцы твоя о камень»?
Горы – это большие камни. Но Крымские горы – это города. Испещрённые, прободённые пещерными городами горы. Если сюда забраться, то сверху многое становиться ясно. Мир начинался и создавался здесь. Здесь он лепился и ваялся, здесь сырая глина пузырилась в своей первозданности и чувствовала в себе будущие континенты и цивилизации, а затем, отдыхая после ночных ударов резца мастера, отсекающего гордыню лишнего, загорала на солнце, превращаясь понемногу, тысячелетие за тысячелетием в отточенный до безумия детский конструктор. Ведь камни в конце концов – это маленькие горы! Устало присесть в нагретый полдень дрожащих гор, каменных россыпей, опереться руками о многокилометровые толщи гранита, базальта, бросать беспечно взгляд за дугу горизонта, это ли не приобщение древней жизни, которая дышит в тебе и дышит тобою?.. Поверять интуицией каменноугольные пласты сокровенных ощущений, зарождения жизни и обретения человека… Растирать в ладонях шелковистые, серо-войлочные листья горькой полыни, трепещущими ноздрями втягивать её одуряющий эфирный зной! Неторопливо, словно бы нехотя, перебирать в пальцах удивления кручёную ниточку истории: скифы, тавры, готы, сарматы, аланы… Это ли не горькое обретения себя? На грани растворения? Отныне это бытие в мифе.
Миф мёртв, если не живёт. Каламбур, но это так. Его бытие целиком связано с человеком, его дыханием, мыслью, почитанием. Миф – это всегда потустороннее здесь. Это движение, взаимовлияние пространств, если угодно, мегаватное напряжение на квадратный сантиметр сверхпроводника человеческой души. И тогда случается! Но только там, где ждут… Там, где есть во имя кого. «Где двое и трое во имя Мое». Иначе миф покрывается теневой стороной луны и молчит. А если что и пробивается от сверхрационального, то обычно примитивной силой инерции, давления прошлого, эдакого рычания коллективного зверя бессознательного…
Вопрос о достоверности мифа не имеет смысла и даже отдаёт мифологией. Здесь точно по Пушкину: «Движенья нет», - сказал мудрец брадатый. Другой смолчал, и стал пред ним ходить. Убедительный миф…
Но, кроме того, есть и другой миф: и Юг один из них! Здесь всё на пределе: каждый валун – Олимп. Каждая река – Стикс! Если море – то вся Вселенная! Если девушка, то Елена Прекрасная! И если уж стемнело, и ослепляющие вспышки молний разваливают небо на неравные части, то всё проваливается в тартарары. Если свет – то бог, если мрак… тоже бог, Тартар.
Горы укачивают. Так, что забывается, улетучивается, выветривается ежедневная броня, закостеневшие стальные тараны денежного эквивалентно-будничного общения, и поёт, поёт на свой лад высвободившаяся душа. Забываешь на день, неделю, что можно прожить неделю, день без моря. Забываешь…
Забываешь приказ творческой психологии: «способность и желание жить в других ролях», - хочется, наконец-то быть самим собой. Или, перефразируя: иметь желание и способность жить в других мирах! Хочется дышать этим воздухом, стаптывать ноги в долгом восхождении к вершине, пить глазами вечернее солнце, впитывать сбережённое годовыми кольцами древесное тепло, сжимать в горсти таинственную воду, чувствовать, как она осторожно выскальзывает меж пальцев на волю и снова погружать руки в прохладную глубину моря. Только здесь. В который раз убеждаюсь, что магию его невозможно унести с собой, спрятать. В отрыве волны от волны, хаоса от его организованности, оно теряет свою силу, истаевает, как медуза под солнцем.
Да, и ещё: крымское вино! Это важная часть, как притвор храма, как обряд посвящения - инициация. О нём невозможно умолчать – оно говорит само за себя… нашими устами! Здесь оно естественнее, чем вода, солнечнее, чем солнце, выдержанней, чем сдержанная девушка. Аромат и иллюзия вечности, или, по крайней мере, дурман разреженного времени. Когда бы в то место зашёл и бессмертный, - как сказал бы Гомер, - Бог – изумился б, и радость в его бы проникнула сердце.
Заходили, и сколько раз изумлялись! В конце концов люди, потому и пьют, что мечтают стать богами, ведь здесь само поднятие бокала – обряд уподобляющий богам. На время поднятия бокала.

Так во весь день до зашествия солнца блаженные боги
Все пировали, сердца услаждая на пиршестве общем.

Так можно провести всю, отнюдь не по-божески конечную, человеческую жизнь. Гомер знает. Ему можно верить - он жил в мифе, он сам стал мифом. Юга.

Когда плакал Каюр

Каюр – это проводник. И занимается он тем, что водит через болота небольшой караван вьючных лошадей. К сёдлам приторочены с двух сторон кожаными ремнями большие такие чемоданы и огромный горб с поклажей наверху. Консервы, хлеб, крупа, в общем, всё, что нужно для жизни отряда – всё это в руках каюра. Наверное, поэтому в отряде, он самый уважаемый человек. Без него никуда! Но и опытным он должен быть, не то слово. Сложное это дело по тайге, многие десятки километров, да по мари караваны водить…

И вот однажды тяжело заболел наш каюр, лихорадило его, а потом и вовсе... Не смогли спасти. А жизнь своим чередом, отряду надо что-то есть, кто-то должен идти с продуктами… Пошёл я. Думал: здорово, на лошади, как ковбой! Ну, прямо детский сад.

Жара стояла, не дай бог! Воздух от духоты звенел! Никуда не спрячешься и везде оводы… Это настоящее бедствие! Огромные, со спичечный коробок, лучше сказать с воробья, колышутся перед глазами чёрной сетью, неба не видно, да ладно небо, в трёх метрах, едва видно с кем разговариваешь. Видно ещё туда-сюда, но ничего не слышно, от постоянного гула! А вжихнет в поясницу, выгнешься в дугу, мало не покажется. К вечеру сойдут вместе с жарой, забьются в щели, но им на смену, сменив гул на пронзительный звон, придёт другая гнусь - комары, жёлтовато-прозрачные, неуклюжие, но со страшным, вздувающимся укусом и противные, лопающейся, липкой накаченной кровью. Я то ладно, понятное дело - у меня куртка, штаны, накомарник, так просто не прокусят. Хотя всё равно лазейки находили, конечно, никуда не денешься, втыкались, но лошади!.. Каково-то им? Уж казалось бы, ко всему скотина привыкла, но ведь тут запросто можно быть заживо съеденным! Были свои хитрости. Видел я, например, как каюр обмазывал их грязью, хоть какая-то помощь лошадкам. Толстый слой грязи на солнце засыхает, затвердевает и панцирем прикрывает открытые места. Но какой там! Всё равно протыкают, не сразу, но дырявят, у них видать тоже опыт! Наверное, не один десяток поломает жало пока первые кровососы доберутся до вен, но уж когда доберутся… Смотришь, идёт лошадь и не поймёшь в чём дело – почему красная на крупу глина! Приглядываешься, кровь через глину проступает… Быстро сшибаешь глину, а под ней…

Не знал я многого, а рассказать, посоветовать уже было некому, да и не до того. Лошади, а у меня их было четыре штуки, идут друг за дружкой, след в след привязанные, морда к хвосту. Иногда я на первой лошадке еду, чаще, а потом и всё время, конечно, рядом иду. Ибо… Всё что можно отбил. Двигаемся вдоль ЛЭП. Здесь недавно зимник пробивали, от дороги нечто вроде колеи осталось, можно выдерживать направление. По болотам сложно. Марь колышется, как перина – здесь наступишь, даже не всхлюпнет, но качнёт, а в нескольких метрах чуть дальше тебя трясина плавно вздыбится волной и медленно с лёгким шорохом угаснет – страшная штука, хотя и любопытная. Чуть что лошади по грудь проваливаются… Приходится распрягать, груз снимать оттаскивать, вытягивать долго и осторожно лошадь, отдыхать и снова нагружать, подвязывать.

Не знал, например, что нельзя связывая лошадей, поводья длиннее локтя оставлять. Потому как, когда лошадь мордой к хвосту другой лошади идёт близко – ни куда не денется, это мне потом объяснили, а вот если не так…

Жалко мне их стало что ли, думаю, совсем измотались животные, пусть хоть немного посвободнее пойдут… Да не тут-то было, не тут пожалел, да и не так. В середине дня достали лошадей вся эта летающая гнусь, так что они взбесились, просто остервенели! Что тут началось! Ты слышал когда-нибудь, как ржёт лошадь, когда мучается? Это страшный, безумный и вместе с тем, какой-то испуганный крик! Они носятся, встают на дыбы, лягаются, бьются друг о дружку (поводья-то позволяют) пытаясь сбросить с себя всё и вся, валятся в болото и, задрав копыта, в сплошном месиве вещей, грязи, мха катаются.

Ну и что? Постромки в клочья, вся провизия разбросана по болоту, чемоданы растоптаны, а лошади, спасаясь от самих себя, бог знает куда унеслись с бешеной скоростью. До лагеря ещё километров двадцать-двадцать пять.

Конечно, пытался образумить, утихомирить. Бегал, вис на поводьях, уговаривал как мог… Да куда там! Ищи свищи... Изодранный, с разбитыми руками, мокрый, измазанный обхватил голову руками и где застало меня, там и сел в болото. Это был, пожалуй, единственный день в моей жизни, когда я плакал. И в этот день я был каюром. Плакал я не от боли, не от усталости и обиды, нет – от бессилия. Я отвечал за жизнь многих людей, и я не знал, что делать дальше. Жизнь наша зависела от зверей.

Я привык против зверя, а не заодно с ним. Когда-то, не так давно работали мы на зимнике. Домишко, засыпанный по окна снегом и нас четверо. Возвращаемся домой по лыжне, она твёрдая, укатанная, как по асфальту идёшь, вдруг – ба – тигра! (Чаще, мы именно так звали его – тигра). Следы, прямо по нашей лыжне. Мощный зверь! Видно, это по тому, что след его провален сантиметров на двадцать-двадцать пять, а в такой наст, это очень серьёзно. Один день так прошли – следы, второй, третий… Ну, просто наладился вперёд нас или скорее за нами... Чуем, что рядом, не уходит, но носа не показывает. Собака наша стала скулить, ни на шаг не отходит, под ноги забиваться, а на ночь в дом проситься. Что за дела! Ну, всё, думаем, если тигра собаку учуяла, то без добычи отсюда добровольно не уйдёт, это штука проверенная. Начали ставить мы силки. Разные штуки хитрые людьми придуманы. Обходит всё! Всё чует, всё видит, никаких ошибок, оставляет только следы. И, всё время чувствуется, что наблюдает за нами. Собака просто не ходит никуда.

Повадился я охотиться на кабаргу, это такой, среднего размера олень, очень быстрый, юркий, питается исключительно мхом. Кроме того зверь ночной. Делали ловушки. Заваливали молодую ёлку, по которой вьются целые гроздья мха и под не вырубали целый коридор. Ветки не давали дереву упасть до конца, пружинили его в метре от земли, а мы осторожно вырубали внутри пространство, чтобы легко было добраться до мха и два-три окна внутрь. Заделывали снаружи все остальные щели, заваливали ветками и натягивали на узкие лазы стальные проволочные петли. Кабарга, как чует лакомство, так непременно хочет попасть внутрь. Долго ходит кругами, ищет опасность, и все ж таки рано или поздно, а чаще всего так и происходит, суёт, прямо по пословице, голову в петлю, петля затягивается, и если он чуть дёрнется, то уже намертво. Так и кормились: изредка глухаря, рябчика, а всё чаще кабаржатиной. У самцов кабарги есть очень интересная особенность. На пузе есть такой отросток, железа, в которой очень пахучий мускус. Достаточно приятный запах. Мускус этот очень ценится у китайцев. За несколько лет всю тайгу выбили. Сейчас редко-редко следы этого зверька можно встретить. Ещё бы!.. Самцы и самки попадались одинаково, но последних, часто приходилось оставлять на приманки соболям, а то и просто выбрасывать. Но вот что любопытно - тигр за нами всё подъедал! Шкуры выбрасывали, внутренности – за ночь нет! Только следы…

Сам-то он за кабаргой видать не очень любит охотиться, трудный зверь, так всё больше чушки, а вот трофейной не брезгует. Или голодный ему сезон выпал… Так мы и жили. Ставили силки на тигра, а он доедал наши запасы.

Решили мы устроить ему серьёзную западню и не одну. Срубили крепкий ствол, проволоку протянули стальную, миллиметров десять, петля… Хорошо бы такие вещи на пригорке делать, или после какого-нибудь препятствия, хотя бы поваленного дерева. Тигр металл издалека чует, но если будет перепрыгивать, то можно его перехитрить. Ничего не вышло! Обходит за несколько метров. Шесть ловушек было, у всех шести следы и всё! Однако собака наша тоже жива. То ли передумала зверюга, то ли просто интересно ему было за нами издалека наблюдать, тигра, действительно, очень любопытная зверюга, на кошек хотя бы посмотри.

В общем, закончилось наше противостояние несколько неожиданным для нас образом. Выходим мы как-то по утру из нашей коптилки и видим, что через нашу стоянку за ночь целый табун чушек прошёл. Идём кругами вокруг зимника, пытаемся засечь след. И очень быстро метрах в ста-ста пятидесяти находим одного за другим четырёх кабанчиков, так, через десяток метров каждый! Нетронутые… Крупные уже такие свинюшки. Выходит так, что тигр наш весь этот табун настиг, легко, на ходу, по очереди, несколько штук оглушил и погнал остальных дальше. Оставив, за своё любопытство, нам, на прокорм.

Поняли мы друг друга, что ли?

Звери чуткие. И они родные братья и сёстры природе. Мы же, наверное, хотя и старшие, да совсем от рук отбившиеся двоюродные да троюродные...

Охотился я на тигра. Нашёл крепкий, достаточно ветвистый кедрач, устроил на нём себе сидушку-люльку, не высоко, метров десять-двенадцать, устроился и, ну давай не спать! Часа не прошло, чувствую, что-то изменилось… Слух обострился до предела, мельчайшее дуновение улавливает. Какое-то напряжение в воздухе появилось – не шелохнусь. Жду. Ничего не происходит. Однако, уже почти уверен, что кто рядом. Осторожный шорох. Медленно, чтобы не хрустнули, не дай Бог, позвонки, чуть-чуть поворачиваю голову, а глаза каждый листик изучают. Иной зверь, охотники это знают, в нескольких метрах от тебя замрёт и ты его не заметишь, настолько для него здесь всё родное, настолько здесь всё за него. И только если двинется, есть шанс… Но надо быть настороже, и как только что-то переменится – о! Ветка сдвинулась! Нет, это рога… И вслед за рогами на поляне медленно, два-три шага, появляется олениха и за ней маленький потешный оленёнок. Ноги у него тонкие, как верёвочки, гнутся во все стороны, мордой в мать промахивается и всё-то ему интересно. Олениха – другое дело. Сильная, кажется вылита из напряжения. Грациозно склоняет голову к земле, щиплет траву и вдруг раз, мгновенно, рывком вскидывает голову вверх, в сторону меня. Застыла. Смотрит немного исподлобья и как-то краем глаза, искоса. Потом снова, медленно наклоняется, выбирает губами растения и опять, не даю я ей покоя – взмётываются рога вверх. Я убивать её не собирался, другая у меня была цель, но спугнуть по привычке боюсь, интересно наблюдать…

Как-то я всё ж таки выдал себя. То ли вздохнул, то ли выдохнул, но в мгновение ока олениха, едва поняла, откуда опасность, подскочила и закрыла собой оленёнка! А тот, как стоял ничего не понимая, так и продолжал хлопать гляделками, играть головой с какой-то травиночкой. Подскочила и быстро-быстро оттеснила, вытолкала боком с поляны. Всё понимают, нутром чуют.

Ну что, успокоился, разжёг костёр, комарьё разогнать, лапника в него набросал, листьев, так, чтобы дыму побольше, на ночь лежанку стал себе устраивать... Смотрю, к вечеру, лошади на дым, да на огонь пришли, домашняя привычка всё же. Косятся испуганно глазом, бока ходуном, как после лихорадки ходят, всхрапывают, потряхивая гривой… Примиряются.

А что толку? Мало того, что едва ли что соберёшь, из того, что осталось по болоту, день убит, да и нечем привязывать…

Да, что рассказывать, дошли.

Штормовое предупреждение

Ямал. Полуостров Сеяха, большой по тем временам, лет двадцать назад… а сейчас, говорят, и совсем уже шикарным стал. Я с неизменной, но звучной специальностью - радист. Обустроились быстро. Станцию поставили в старой школе-интернате, летом там каникулы, - поэтому всё свободно. Здесь разместилась и вся наша команда, человек пять-шесть.

Работали недели две. И вдруг, на тебе, передают штормовое предупреждение – сам же его и принимаю – крепите мол крыши, вышки и прочее. Спасибо что предупредили, а то будто мы не видим, что вокруг творится! Уже сейчас налетают такие Змеи-горынычи, что о-го-го, закачаешься. Народ смотрю, засуетился, забегал, скот загоняет, всё лишнее снимает и в норы прячется. Они к этому делу привычные, хотя навряд ли им это в радость. Ну да ладно. За мной что: мачта-антенна (рация в домике), да крыша, своя собственная. За последнее не беспокоюсь, а вот за мачту? Мачта – это серьёзно! Перетянул растяжки, все восемь штук, перепроверил кронштейны – ну, думаю, теперь не «сдует», хотя, впрочем, всякое бывало. Только спустился вниз, к своим, и что тут началось! В одно мгновение небо покачнулось и словно изнанкой вывернулось. Захватывающее, я вам доложу, это зрелище, но жестокое. Всё скрипит, гудит как в аэродинамической трубе! И такой пылевой столб, ну точь в точь, змея на дыбах покачивается, изгибается и словно нехотя пальцем кому грозит. Потом с этаким лихим посвистом налетает, срывает что нибудь, до чего дотянется, поднимает в воздух и со всего размаха, жестоко об землю - шмяк! А вслед за этим столб этот и сам будто рассыпается, стелется, ну вроде уходит, так что уже и не верится, что он мог где такую силу мог набрать для удара. Но, это обманчивое ощущение, проходит пара секунд и вот он уже казалось погибший, собирает себя в кулак, и, злорадно посвистывая снова обрушивается на дома, поля, ну действительно, всё, что попадётся под руку. Сколько потом заново придётся отстраивать!... Ууух! Я вот всё время спрашиваю себя, когда вижу подобное, где природа своё истинное лицо показывает, до этого или сейчас? Ну, действительно, то она помогает человеку, то готова с лица земли, как каплю вытереть! Жестоко право! Ну да ладно, на чём я?.. Ах, да! Ну дак вот, а мы что, мы сидим себе тихонечко, никого не трогаем, да национальный продукт попиваем. Работать точно ещё два-три дня нельзя, но да ведь, на что-то надо настраиваться, кто знает, сколько вообще всё это продлится.

И что меня угораздило «посмотреть», что там, в «большом мире», за стенкой дееться, не знаю! Наверное геомагнитная буря на меня так повлияла! Приоткрываю я входную дверочку нашей лачужки, а там… Да, забыл сказать, что вместо дорог типа наших тротуарчиков, там часто используют «коробы». Полезная штука, рассказываю: Коробы - это такая теплотрасса, обшитая со всех сторон утеплителем, а поверх досками этак метр на метр. И вся эта коробка стоит на сваях, примерно в полутора метрах над землёй, то есть, что над землёй - зачастую над такою жуткой грязюкой! Ходить по этим коробам и удобней и надёжней, особенно зимой, идёшь как бог по-над снегом, если конечно по пути к месту назначения. Ну, так вот, открываю я дверку, на этот короб, пройтись, не знаю, обстановку разведать, на стихию, так сказать тет а тет, поглазеть… Ничего, прошёлся, всё нормально, посмотрели друг на друга, остались довольны собой. Возвращаюсь победоносно, рывком открываю дверь делаю широкий жест в сторону ребят, знай мол наших, и в этот момент, меня свеженького одним могучим рывком ветерочек хватает прямо под белые руки моей энцефалитки, выбивает из под ног короб, и вместе с этой дверкой в две секунды, как пылесос вытягивает под самые что ни на есть небеса, даже подумать ни о чём не успел! Лечу, энцефалитка задралась выше моей крыши, так что, как в чулане, ничего не видно. Дверь из рук то ли от страха, то ли от восторга машинально не выпускаю, на вытянутых руках, парусом – всё свистит, темно и ничего не понятно. М-да…

Был у нас там такой, Юриком звали, давний таёжник, парень надёжный и давно признанный этаким негласным лидером, и, между нами говоря, заслуженно. Помниться, однажды, кажется в позапрошлом тогда году, возвращалась вся наша экспедиция на базу. Неожиданно быстро нашла нас вертушка, быстро и весело погрузили оборудование, словом, как-то всё удачно получилось. Ребята домой торопятся, туман да сырость, да скудный паёк, кого угодно измотают. Ну, так вот, побросали мы с горбов последние ящики, взобрались на них влёжку, язык на бок свесив и перешучиваемся, что, мол, до чего дошёл прогресс – вначале мы ящики таскаем, а потом они нас. И вдруг вместо привычного покачивания в момент отрывания от земли – надрывный захлёбывающийся вой винтов. Что такое? Прочихались и вот снова всё дрожит, гудит и уже какой то даже обидный рёв движков. А потом деловито так высовываются к нам два пилота и говорят: «Мужики, есть проблемы». Слезаем с належанных мест, собираемся в кружок, около кабины, курим. Выясняется, что техника не тянет – не полетим. Сразу боком вспомнились наши шуточки про прогресс. Короче: народу много, ящиков в три раза больше, воздух сырой, машину не держит, и в итоге… А в итоге надо кому-то с чем-то остаться … Об этом, сразу, конечно, не сказали, но все и так поняли.

– Ну, мужики не обессудьте, - наконец крякнул первый пилот, - придётся кому-то остаться, сделать, так сказать, шаг вперёд, иначе никак... Народ у нас хороший, но все как-то замялись, понятное дело, никто не готов был к такому повороту. Действительно, мысленно мы все уже на базе, в тепле, уюте, а тут… Что-то стали бормотать, что мол, мы своё дело сделали. …Почему никто не предусмотрел, и вообще так дела не делаются – это вам экспедиция а не... Меня тут же словно вытолкнуло, - «ладно», - говорю. Терпеть не могу, когда люди вот так вот бубнят, да гнутся, ну просто не люблю. Команда наша сразу, не в обиду им будет сказано, лесопильность свою проявила, оживилась, зашумела. – Ну, дятел, - кличка у меня тогда была «пёстрый дятел», за то, что не привык унывать, - суров, ты нас прямо таки спасаешь! Пробегаю глазами по всем лицам, досвидакаюсь, курева все протягивают. – Сколько, - спрашиваю, - ждать то, дня два-три? – Ммм, ты извини, - говорят, - но раньше недели никак не получится. Вот так. Все сразу притихли. Да и я тоже, признаться замер, хотя и виду не подал. – Так, я извиняюсь, - подал голос кто-то, что он жрать то будет, в лес даже не сходить, на ящиках сидеть, а у нас не хренá… ни хрéна не осталось! Ему ж тут одному куковать! И тут то, в это патетический момент, раздаётся спокойный голос: «я тоже. Я тоже, с ним остаюсь».

Четыре банки консервов, плитка шоколада и две бутылки водки – это всё что нам оставили тогда из еды! Было очень сурово, да только что вспоминать. Только тогда я впервые по-настоящему понял, что значит делить пополам, то, что тебе и одному то никак не хватит… Продержались. Подобрали нас, те же пилоты на шестой день. Вернулись мы, конечно, героями. Каждый считал своим долгом подойти и похлопать по плечу, мол, ну как вы там. А мы? Мы понятное дело, всё отшучивались, то да сё, мол, еле уговорили нас вернуться, так понравилось. Но самого главного не расскажешь - на всю жизнь приобрёл я себе друга. Звали его Юра.

Ну, так вот он то меня, десантник, ближе всех сидел, и попытался схватить в момент трагического прощания с землей за куртку, но не удержал. Зацепился за ногу, а ещё точнее за сапог, а сам другой рукой за косяк ухватился. Все остальные, не сказать, что промах ребята, но словно бы оцепенели на несколько мгновений - так неожиданно всё произошло. Сам он этак килограммов под сто, косая сажень в плечах, трактором не сдвинешь, но с природой шутки в сторону, и его с короба повезло, едва держится. И вот такая вот наблюдается волшебная картина: косяк двери удерживает Юрку в полуулётном состоянии, он удерживает меня, а я соответственно дверь, рвущуюся в бушующий космос, и что я, право, в этой двери нашёл! Смех, да и только! Впрочем, не только.

Как он меня удерживал пока я дверь не отпустил на волю, честное слово, не знаю, я бы, думаю, не смог… Спрашивал, потом уже, тет-а-тет, - «плохо, - говорит, - тебе бы пришлось, коли б отпустил, вот и держал». Наверное, так же он думал тогда там, в тайге… «Плохо тебе бы пришлось…» М-да, в общем, не поспоришь! Втащили нас уже всей командой, задвинули дверной проём, усадили в самый тёплый уголочек, да дали согревающего. Да разве ж такой молот в груди, чем уймёшь? И всё же дрожь понемногу угомонилась, и скоро свернулась поурчав, клубочком.

Привычно зашелестел весёлый гам, застучали стаканы, а я сидел молча, слегка ошалело оглядывал всех по-очереди, словно в первый раз, по инерции улыбался, и думал про себя: всю жизнь нас вот так вот штормит и болтает, выбрасывает из седла на полном скаку и большая удача, если есть с тобой кто-то, кто по настоящему рядом. Дважды в долгу я перед тобой Юра, большом долгу. Уж не знаю, сумею ли я когда нибудь тебе его вернуть?

Спортсмен, наверное...

Совсем лето. Погода – о! Не ноль, а ого-го! Вокруг на сто километров никого. Комара почти нет, лёгкий ветерок - благодать. Сидим втроём на берегу речки в полном неглиже, в трусах то есть. Сделали себе панамки… Ловим, так сказать, не спеша рыбку, хотя на кой ляд она нужна в таких количествах? Ну, в общем, устроили себе курортную зону. И вдруг на тебе: из-за поворота на полном пару выныривают туристы-байдарышники, покорители горных речек. Спортсмены. И так вёслами наяривают: слева, справа, слева, справа. О-оох – выдохнули мы. Ещё бы: в полном боевом снаряжении на трёхместных байдарках, человек десять. Тогда: эге, - подумали мы. Ведь мы что, поплавки так задумчиво поводили по воде, обмундирование, то есть плавки, подсмыкнули и сидим. Ждём. Ждать – это всегда самое трудное! Когда первый байдарышник заметил нас из-под надвздёрнутого весла, то тут же это весло на замахе и выронил. Глаза выкатил, бедный. Мы вида не подаём, заняты – рыбу как никак отлавливаем. Пока два его товарища переводили взгляд с него на нас, и вторая байдарка столкнулась с первой, весло унесло по реке уже капитально. Они даже не знали, бедные, как реагировать, так и волокло их сцепленных вниз… Туристы. Но потом очухались, совет устроили, тычут в нас пальцами, размахивают руками. Я хотел было, поначалу, помахать им дружелюбно ручкой, но… Потом чтой-то передумал, не сторонник я резких движений. Устали они размахивать руками, совещаться то есть и высадились на противоположный берег, метров двести ниже нас. И вот что забавно, выбрались они на травку, построились в шеренгу, руки приложили козырьками ко лбу и давай нас разглядывать. Словно мы йети какие. Один даже бинокль достал… Ногу вперёд выставил и шастает по нам линзами. Неужели похожи? Хотя не знаю, бывают ли йети в трусах? В общем, так и не решились они к нам подойти по реке. Постояли, постояли, сфотографировали и через пару часов снялись.

Слабаки. Разве это спортсмены! Вот мы как-то, я помню поспортсменились… Было это уже в ту пору, когда я старшим стал в отряде. Прислали мне трёх новеньких. Работничков… Один парень пришёл из десантников, двое других из зоны до срока вышли. Ну, давай их обкатывать, что и как. И пошёл я с ними в маршрут, ох как пошёл! Двадцать пять километров в одну сторону, двадцать пять в обратную с рюкзачками не на байдарках, а на своём горбу. Ну они, понятное дело, понимают, что я на них посмотреть в деле хочу и грязью в лицо не хотят ударить. Зырят на меня татуированные зэки, уставился десантник и дружно давят смешок, - «ну что, товарищ начальник» посмотрим кто кого? Да мне неудобно смотреть, они меня на голову все выше и всё же, - ну поглядим, - говорю, - кто кого переработает. Вижу, как один другого в бок толкает и ёрничает: «спортсмен наверное». Плавали – знаем. Ну что рассказывать: бодренько так прошли весь участок, вешки проставили, замеры сделали прибором... Интересная штука, чтобы его в рабочее состояние привести, надо полторы-две минуты раскачивать, ручки всякие крутить, чтобы пружины кварцевые вошли в резонанс и только после этого можно делать замеры. Потом до следующей точки - и всё сначала. Ну так вот: сдали мои сподвижники на обратном пути. Вначале зеки, через каждые двадцать минут стали проситься покурить, поотстали, «мы нагоним», потом и парнишка «ногу натёр». А ведь прибор нёс я… Вернулся, обед всем сготовил, мясо успел на просушку организовать, дровишками побаловался… через несколько часов подошли и мои. Парнишка, сияя улыбкой, даром, что не поклонясь, пожал мне руку: «силён, как чёрт, силён», а зеки, те и вообще только поздно вечером объявились, ничего не сказали, так всё больше сплёвывали. Они у нас впоследствии и не удержались, отряд – это штука сложная: нам вместе долго жить, хлеб и километры делить на всех, не так всё просто, тут доверие нужно. А десантник, парень оказался толковый, не раз меня потом жизнь с ним сводила – раскрылся человек, и какой!

В связи с ним, ещё один случай. Отработали мы как-то задачу и остановились в Туруханске на постой. Разместились кто где, жильём нас конечно не обеспечили – ищите сами. Но, какой никакой, а всё же город! В магазинах ничего, конечно, нет, что есть - всё по карточкам, а что нужно, то дорого… Ну да мы всё равно по молодости-то шикуем. Не хватает острых впечатлений что ли? Короче: засели в каком-то кафе, наслаждаемся жизнью. Женщин танцуем… Дикие, да и молодые, что, в общем-то, одно и то же, что с нас взять? В общем - загулял я. Не заметил, как двое наших, из отряда, ушли и остался я один, увлёкся. Ну и подбредают ко мне трое местных заправил, узкоглазых, руки за отворот и хорошо поставленными голосами, дребезжаще так интересуются, почему у них не спросил, с кем можно танцы разводить. Смотрю, народ за соседним столиком отодвигается и примолкает. Я, моментально трезвея, оцениваю обстановку. Пока они что-то там шумят и заводятся, проглядел, что у дверей тоже стоят трое и простреливают глазами проход в нашу сторону. Понятно, назревает, так сказать, трудовой, классовый конфликт, собрались меня учить уму-разуму поселенцы. Нехорошо. Ну и поделом тебе, - думаю. Поделом-то поделом, самоукорением потом займёшься, а выбираться из передряги как-то надо. И никого из наших… Эх жизнь! «Ладно, - говорю, - мужики, обсудим. Но здесь как-то душно, может на воздух выйдем?»
Повели меня разговоры разговаривать за город, на Енисей. Там тихо, безлюдно. Что делать, ума не приложу. Дело принимает оборот. И тут я вспомнил, что десантник наш, как только прилетели, смеясь мне докладывал, что нашел, мол, для нас гостиницу на берегу реки, лучше и не бывает: эксклюзивные номера. Мысль заработала, восстанавливаю в памяти тот разговор. Река… А! Так ведь это «баржа полузатопленная, сразу за городом». Так ведь это где-то здесь. Ага! Точно, вон она виднеется у пирса… Только бы он был «дома»! Я опускаю голову и сворачиваю в сторону пирса. А «друзьям» моим всё это хождение по свежему воздуху уже порядком поднадоело, столько трудов и всё никак кости не размять. И один из них, самый горячий хватанул меня за куртку и на развороте осторожно пристроил под кадык финку: «Ну что ты там извинялся?» Я осторожно поднимаю руки, успокаиваю, мол, недоразумение вышло, сейчас объясню, а сам думаю, как бы мне до баржи дотянуться. А тот не унимается: «Мужики, смотрите, кажется мальчик не виноват, может отпустим его?» Те гогочут, хоть какое-то развлечение. А я думаю, эх дружок, кабы ты не держал стило у горла, мы бы ещё посмотрели с какой стороны яблоко надкушивают. Не люблю грубость. Тот, словно меня услышал, обернулся к своим, мол, каково, и тут же получил от меня между ног в деликатное место. Пока он садился, я, как в лихорадке, поднимаю камень и, заикаясь говорю: «ребята д-давайте разойдёмся». Ну, прямо кот Леопольд. Отвлёкся - тут же кто-то охолонил меня чем-то по голове. И вслед за этим сразу раздался выстрел… Все замерли. Да и я, надо сказать, лежу себе, отдыхаю. Эхо еще, наверное, догуливало, когда гремя сапожищами с баржи спрыгивает Серёга и, потрясая винтовкой, шлёпает прямо по мелкой воде в мою сторону. Тяжело бежит и орёт: «ста-яать!» На это слово люди обычно реагируют одинаково, и этот раз не стал исключением: все дружно рванули в разные стороны.
Оказывается, пока я там вспоминал, где ночевать собирался, Серёга их уже на прицел взял. Остальное понятно. Интересно другое: на следующий день приходят в полном составе наши вчерашние «друзья» и извиняются! На самом деле! Деликатно так: «как ваша голова, после вчерашнего?» Рыбу дорогую с собой принесли, вина… Посидели, погутарили, воспитанные оказались. Силу уважают наверное. Но это как-то по-звериному, я по-человечески - дружбу уважаю.

Молодые, да глупые. Мёд, водка и курево.

Да и не такое бывало. Геройствовали по-разному. Вот такую историю, например, ещё помню.
Сидим как-то у костра, языки чешем от безделья. Подходит к нам старичёк-лесовичёк, пасечник. Помялся немного, присел с нами у на брёвнышко у костра, покурил и, собсно, изложил зачем пришёл:
- Мужики, - говорит, - подсобите. Совсем извёл меня медведь. Что ни день, то уносит у меня улейку! Я сторожу, сторожу, а всё одно…
Мы охотники-то бывалые, много видали поперевидывали переглянулись, мол, а сам то что... Он, заметив это, замялся:
- Ну, ружьё у меня старенькое, уж не знаю и стреляет ли, постарше меня будет. Да и какой из меня теперь охотник?.. Так… - А потом, словно бы спохватившись, дюже испугавшись нашего отказа, торопливо заныл: - Весь мёд съест зверюга, подсобите. Ну, подпугните хотя бы, а?»
- Ионыч, (так меня звали в отряде), это к тебе!
- Ась? – я так плечами переклинил, мол, что это за охота, то ли дело тигр…
- Съезди, помоги мужичку. А он нам, небось, чем поможет! Эй, дедуль, мёду то дашь?
- Да конечно, конечно. Возьмёте сколько возьмёте.

Короче, поехал. Не буду долго пересказывать, устроил я засаду и на второй день ночёвки убил медведя. Он оказался большим и старым. Шкура у них летом и так особенная, бестолковая, а тут и вовсе облезлая, пустая. Да, зверь старый, я это сразу понял, только в пасть заглянул, а там все клыки стёрлись, одни пеньки и остались. Он, видать, пищу-то себе добывать уже не может, вот и повадился за медком, бедняга... Ну что делать - освежевал, возьму хоть шкуру с собой и то - трофей. Тут и моя команда бригантины явилась на газике. Верно, думаю, почуяла запах спиртного! И точно, старик, щедрый на благодарность налил ведёрко мёда и ведёрко браги. Ну, мы там это ведёрко на месте за ночь вместе со старичком и опростоволосили. Здоровье было. А на утро он нам в дорогу ещё одно нацедил, да, было. Может у него там подпольных цех был, хрен его знает? В общем надо обратно. Обратной дороги-то километра полтора, два по лесной дороге на газике. Но весь экипаж, включая капитана, то есть меня, главного заводилы в ноль. Старая, как мир мечта пьяницы: первое - чтобы лёжа; второе - и в рот затекало! Вот мы как раз в том состоянии! Но старичок, нас уже выпроваживает, понимает, что чем скорее тем лучше, усаживает в кузов, а в ноги ставит наше ведёрко мёда, литров двенадцать ведёрко, и такое же ещё одно – браги - опохмелон. А мы уже ни-ни её и видеть не могём. Уж не знаю, как и сели. А там, в кузове две лавочки одна напротив другой, под ногами щебёнка какая-то, щепки, дрова, рванина безнадёжная, словом ни лечь ни встать! Уж не знаю как сели, едва прислонившись друг к дружке, тут же разваливаемся, ни одной фигуры не выдерживаем. И вот ты представляешь, довозят нас, петляя лесными дорогами до дому, заглядывают местные вместе с шоферюгой в кузов, а там… Мёд вытек, брага есесно тоже, всё это так основательно перемешалось со щепой, песком мазутом и… во всём этом безобразии вповалку спим мы! При полном параде, в спецовке, москитниках, ну и всяком том. Сказка!
Как-то утром отмылись, отъегорилсь. А что, ясно дело опохмелиться тянет после таких-то подвигов! Да, а шкуру мы успели в холодный ключ положить, чтоб отмокала и не протухла шкура-то. Ну и решили мы в деревню за опохмелоном скататься, продать там шкуру и… Делим шкуру неубитого медведя – что купим и как снова напьёмся… Ну понятно. До деревни километров пятьдесят… Мы грузимся в наш едва отмытый, но всё ещё пахнущий смешанным пойло многострадальный газик и вперёд. Приезжаем в деревню. Сообразиловка заработала, надо ведь! Однако, там прошли, тут спросили – везде отшили! Не нужна никому шкура! Ещё бы старая, облезлая, что с ней делать. Однако на самой окраине нашли старуху, которая со слепу обрадовалась и засуетилась: «Возьму сынки. Я её тут в прихожей постелю, она мне как раз будет. Ой, угодили, сынки! В самый раз! Ой, спасибочки, приезжайте ещё, я вас накормлю напою! В самый раз». Ну будет так будет. Мы шкуру свою ещё понахвалили, порасписали, в раж вошли, самогонки сцедили и обратно, пока она не передумала.
На утро… Коли уж пошла такая пьянка, то против зова природы… ничего уже тут не попишешь! Головы продрали спросонья, проблема он-дна: Где достать? Вопрос подстать «быть или не…» На что бы ещё такое обменять столь необходимый нам для выживания продукт? Что он необходим, ясно всем, на что обменять – придумать трудно, как лыко связать. Нашли несколько банок тушёнки. Что она потребуется позже нам, такого вопроса, конечно, на повестке дня не стояло. А вот какой вопрос стоял, так это кому сей дефицитный товар сбагрить. Бывает, редко, но бывает такое - всю деревню обойдёшь, вот вчера например почти так, а она, как никак местная цивилизация, а опохмелиться не найдёшь – беда. Ничего не поделаешь, пошли к той же самой старухе... Звала же в гости, «накормить, напоить», ну мы, припомнив это и упирая на последнее поволоклись. А она нас уже поджидает… «Ребятки, мне, - говорит, - эта шкура совсем не к чему! Заберите её у меня!» Ну, а мы немного соображая, двинаем вперёд своими банками и ответствуем: «а нам она и подавно не к не чему. Мы обратно не меняем»! Мы мол пришли презентовать вам бабуся банки дефицитной тушёнки в скромной, мол, надежде получить на поддержку… А она как привязалась – забирайте и всё! Мы всё так поясняем, что нам тоже не нужна, и всё тут и точка. А она говорит: «да вы забирайте её от меня, я вам так налью!» Вот это да! Ай да бабуся, костяные буси! Мы ей на радостях вываливаем тушёнку, бутыли в рюкзак и домой! Шкуру, там прямо за деревней и выбросили в кусты.
Трудно без водки.

Да это что… Без водки ладно, всё-таки можно, а вот без курева!.. Организовалась как-то, на следующий год очередная экспедиция. Снова копать траншеи на пробы грунта, знакомое дело, да и геофизическая разведка. Собрались. Молодые, горячие, быстрые на подъём. Частично закинул нас в тайгу вездеход, сколько смог, а дальше мол, сами… А дальше сами по огромному, на десятки километров болоту, марь, называется. Тяжело, вязко, да и опасно. Идём, едва ли не подпрыгиваем. В полной оснастке: за плечами рюкзаки домиком, железки оборудования: катушки с проводом – полтора километра, восемнадцать килограмм веса, электроды, в общем, достаточно чтобы через пять-десять километров вымотать последнего. Вымотались. Передохнули и снова. Снова вымотались. Разбили палатку, переночевали, перекусили и снова…И так много раз. Надо ли говорить, что чуть, что встретится по дороге – неизменно вызывает у нас повышенный интерес.
Долго ли коротко, засекли мы на заболоченной местности ягодки. Крупная, голубоватая такая ягодка и целое болотное поле! Помаялись мы немного на краю, пооблизывались, но не рискнули. Обидно, конечно – целая кладовка под носом варенья, да всё мимо рыла. Однако дальше, стала нам эта ягода попадаться всё чаще и чаще в доступных местах, а потом и тем паче, вовсе нашли мы ходовую тропку в болото и полакомились, так полакомились, что опустошили целую поляну, вот радость-то.
Неопытные были, самоуверенные по колено… Через пару часов – бац – один поотстал. Говорит, - «идите, я догоню». Потом другой... Потом ещё двое, а потом сообразили, что все дружно просели расстроенным желудком на этой самой симпатичной и милой ягодке. Несколько дней в норму возвращались. Экспедиция тоже мне… Никуда нас не сдвинешь, ничего не сделаешь – сиди и жди.
Ну ладно, добрались до точки. Точка конечно не точка – островок, наверное, километр на полтора посреди мари, плотно заросший дубняком. Работаем помаленьку, втянулись в ритм, особо никуда не торопимся, но так и вроде за троих шпарим – молодые. Эх-хе. А там, что: просеку рубишь по сетке, идёшь катушку разматываешь и электроды втыкаешь. На проводке клеммы, к ним-то и подсоединяешь электроды. Потом всё прозванивают, снимают сигнал и составляют диаграмму аномалий в этой зоне. Любопытное, кстати оказалось это местечко! Выкопали траншеи огромадные, а до скальной породы не дошли… Что такое! Весь «островок» сеткой поделили и нигде ничего!.. Но вот, что интересно: везде попадаются странные шары, ровные, гладкие, но достаточно лёгкие, словно бы обожженная глина и пустые внутри. Любые: и маленькие с яблоко и большие, как наверное ядра, даже с арбуз. Мы эти ядра приспособили. Пепельницы из нарезаем, из больших, собакам миски вырубили, то-то им приятно с такой посудины лакать, хвосты позадирали. Потом разобрались геофизики, что ядра эти глиняные, оказались вулканического происхождения. Ну ладно.
Раз, наверное, в месяц должен был прийти вездеход. Но вот, уже недели две как не пришёл, с продуктами напряжёнка, ещё две, как обещался… Что такое? Узлом вяжем банку сгущёнки, выскабливаем, тушёнки нет давно. На ягоду, однако, никто не смотрит – какие-то неприятные ассоциации, что ли. Ничего скоро полезем на болото. Подножный корм? Охотиться можно было бы, да нет возможности, да и живности нет, не на лягушек же, в самом деле…Связываемся с базой по рации и в который раз поём СОС, а там хоть бы хны – «нет вездехода, нет возможности, но делаем всё возможное». Эх, злость берёт! Еда – хрен с ней, протянем, но вот курево – без этого никак, хоть вешайся! Крутим еловые самокрутки – экспериментируем… Наконец, с базы «звоночек» - выходит завтра вездеход-болотник, ждите. Ждёмс, постукивая зубками – голодно, холодно и не покурить, понервничать от всей широкой души, накопилось. Ночь ждём, утро ждём, день ждём, ночь… Наконец с базы ещё один «звоночек» - вернулся на базу водитель вездехода… «Только, - говорит, - отошёл километров пять, сел на пузо в болоте - вездеходу конец. Вот такие дела. Хотите, - говорит, - добирайтесь до него сами, навстречу, продукты все остались там». «Как навстречу, если это, наверное, километров пятьдесят по болотам, да и если там вездеход сел?» «Не знаю. Только другой возможности ближайшие две недели у вас не будет». Вот так.
Пошли. Вчетвером, самые сильные. Да, вчетвером, налегке, только с рюкзаками, да шестами, да с парой ружей. Э-эх, прогуляемся! И вот, гуляем уже много часов подряд, а куда идём, насколько точно, или лучше, насколько неточно, выходим на вездеход и болото в котором он, кто ж его знает… Потом, как-то местность изменилась… Лужи да лужи, но вода чистая. Наступил в одну такую лужу и… весь ушёл под воду! Целиком, сразу - в болотниках, с ружьём и рюкзаком на плечах! Вижу сквозь чистую воду, вверху небо и даже «мама», сказать не могу напоследок. Вот такие дела. А так получилось, что мы порядочно растянулись и впереди идущий просто не услышал, как я «хлюпнул» под воду, а позади идущий, видел среди кочек, ну просто гораздо больше: «был, а теперь нет». Пока сообразил… Однако именно он вытянул за ружьё! Вот ведь как, спасло меня ружьё. На двух лямках прочно за спиной сидело и торчало над головой - дубиной. И тут только последний, самый уставший подходит… Я ему говорю: «нельзя так растягиваться, па-анимаешь – нельзя»! А, он подходит и не может сдержаться, смех его разбирает: «Ионыч, ты что мокрый-то, провалился что ля?» В обще ля-ля! А я вижу, что он идёт точно по моему следу и в ту же лужу – о-оп! Ну, схватили, конечно, тут же… Греться, сушиться, естественно негде, кругом длиннющее болото…
В общем и дошли и нашли. Забрались в кузов, ящики вскрыли, сразу несколько штук и курить, курить, курить. Всё остальное неважно.

Русский Вергилий

Якутия, первый мой сезон. Посёлок назывался, да, наверное, и называется «Усть-Мая», центральная и, похоже, единственная улица. Вдали река Алдан – вот это вам скажу река так река, на всю жизнь запала она мне в душу – просторная, мощная! Собственно Усть-Мая – это всего-навсего одна из крупных её поселковых пристаней. Но, кроме того, это место дислокации нашей экспедиции! Так что всё серьёзно. Я - радист, станция наша притулилась в старом, заброшенном военкомате. Все остальные кто где. Потихонечку освоились.
То, да сё, несу радио вахту, время летит… – проходит две недели. Собрались как-то в лес за грибами, разнообразить моцион, да и так, вообще посмотреть, что к чему. После дневной связи с базой, вдвоём с «капитаном» отправились шляпки по лесу ловить. - Капитан? Длинная история, за что его таким прозвищем наградили, но, в общем, скорешились мы с ним. И сколько мы с ним потом ещё работали вместе, о! Тогда только всё начиналось. «Это, - говорит, - большая честь для меня сэр, идти с вами по грибы, по ягоды, как никак с главным и единственным радистом! Смейся, смейся, думаю, может оно так и окажется. И при этом он всё так серьёзно говорит, что не поймёшь, какую думку про себя волочит, как к нему относиться. Ну, в общем, идём. Хорошо в лесу! Накануне дождичек прошёл, так всё блестит, поигрывает, переливается. Сколько раз вижу всё это, но всё время удивляюсь: какая же всё-таки тут природа открытая и чистая - не налюбуешься! М-да... Пока я так наслаждался, у капитана грибов набралось, что у генерала орденов, да всё элитные, а у меня, всё так, медали - второй сорт. Обидно, думаю, что я грибы собирать не умею! А он всё так, с усмешкой, после очередного «беляка» переспрашивает: «как, грибов хватит, радист?» «Нет, - говорю, сегодня он под моим, поварским руководством, - не отлынивай, надо больше, может быть замаринуем, а то и засушим. Команду закуской обеспечим. А потом, - говорю, - что ты всё здесь режешь, на окраине, надо вглубь леса идти, там, ясное дело, грибы лучше! О, там наверное такое найти можно!.. Вот я однажды…» Ну, в общем, грибов набрали с избытком, а впечатлений и тем паче….
- Ну, так что радист, домой? Ты как?
- Я – нет. Давай, двигай, я скоро.
- Скоро, так скоро, - ответил он мне подмигивая. – Но только смотри дочка далеко от дома не отходи!
- Да ладно кап. Я такие грибы принесу – закачаешься!
- Ладно, ладно.
Повернулся он, и через мгновение, словно исчез, только ветка колышется. Да, легко он в лесу. Пошёл дальше один. Этаким прогулочным шагом накручиваю километраж, а ходок я вам скажу из меня очень даже ничего, не то, что грибник. Это у меня наследственное, ещё отец правильно ходить научил. Десятками километров, ровно, не нарушая дыхание… Сколько раз меня эта выносливость потом выручала – не сосчитать. Ну ладно, это при случае. Гриб там, гриб здесь – всё интересно, да и грибки то такие, я вам скажу не слабые! Удивлю, думаю, всё-таки, ну пусть не орденской планкой, но, скажем, полным набором георгиевских крестов! Ох, они у меня ещё попляшут! Всё думаете так, радист мол, мальчик - новенький. Нет, мы ещё посмотрим. Последнее слово ещё будет за мной: знай, мол, наше племя! Иду, удивляюсь: там деревце в два обхвата, там птичка какая незнакомая, видать сердится на не званных гостей, может гнездо? Помню, всё искал я тогда рыжую белую куропатку. Да-да. Зовётся то она белой, но на самом деле, летом она с таким красно-рыжим отливом. Вот и получается рыжая, белая куропатка. Много раз слышал, но ведь, думаю, пора и один раз увидеть… М-да, лес. Вообще то говоря, чтобы не сложилось неправильного представления - лес этот не совсем лес. Или, точнее, не совсем то, что мы называем лесом. Более или менее густой, как этот - это, как правило, в долине какой нибудь реки. А так, не лес, лесотундра, а это всё-таки нечто другое: берёза, ель, ольха, ну сосны конечно, но для серьёзного леса редковато... В основном мох, болота, иногда озёра, кустарнички всякие. Ну да ладно, это я к слову.
В общем, закрутился я в трёх берёзах… Уходился, что называется, глаза потерял. Куда идти и что делать? Погулял ещё немного, вида сам себе не подаю, что и почему, но мысли в голове всё-таки прогуливаются, никуда от них не денешься: догулялся, думаю, романтик! Поразил воображение, ну-ну. И куда же теперь прикажете господин следопыт, кожаный мокасин или как там вас? Ах, ёлки зелёные да ведь сейчас уже и вечерняя связь с базой! Радист, м-да… Надо отдать себе должное, не засуетился, по крайней мере через час-полтора выбрался на речку. Вот, говорю себе, диспозиция: с одной стороны – Алдан, с другой – тайга до упора, и небо как водится не видно… Посидел, посидел да только погодка от этого не лучше - потемнело как-то всё быстро: ни солнца, ни луны, ни ветерка – вообще ничего, полный погодный вакуум! Что делать? Догадываюсь, что недалеко ушёл, да и, наверное, по дуге забирал к тому же – километра два-три, ну пять, вряд ли больше, так что... Рассудок хладнокровно так высчитывает: по идее, - сиди себе на месте – найдут, и не такое бывало, главное ночь продержаться и день прокормиться. Но с другой стороны, кто-то другой нашёптывает: ночь, радиста нет, день нет, ночь – вертолёт вызовут, а шуму поднимут!.. Хорош ты будешь опосля, героем всего отряда – две недели как в работе, а уже отличился… Сходил по грибы!
Ну что, что? Посчитал спички, сигареты, всё как полагается. Посидел на брёвнышке, покурил, обдумывая генеральную проблему. На севере оно что, самое гиблое дело - комары, да ещё гнус, мокрец. Да ещё ночевать без энцефалитки нельзя – клещ заест. Долго сидел, думку думал. Решил ночевать. Разложил уже костёр сны на ночь заказываю, вдруг слышу далеко-далеко звоночек, ну думаю не телефон же, вроде как колокольчик или… Или… Не думаю, кажется. Однако напрягся, прислушиваюсь. И точно, где-то вдалеке, опять. Потом опять, и чувствуется, что не близко. А, думаю, была, не была, или сейчас или утром! Прицелился и, бросив всякую ориентацию, напролом пошёл на этот звоночек. Сколько шёл, не скажу точно, но долго шёл! И что вы думаете? Да, наверное, тоже самое, что и я, вижу - корова! Ни дать, ни взять – самая настоящая корова, а на шее у неё колокольчик!
Я её морду милую, как узрел так на радостях обниматься и целоваться полез! О, сколько незабываемого было в этих удивлённых глазах! Хоть что-то родное в этом чужом для меня мире. Так наверное космонавты на Землю возвращаются! Не знаю, что подумала корова, но я мне кажется, теперь на всё был готов, на танки готов был идти с голыми руками. Ах ты, Вергилий мой, думаю, чёрно-белый, выведешь ты меня из этого тундролесья, никуда не денешься. Взял я её ласково, но надёжно за хвост, да прутиком по нужному месту и: «Домой, давай домой!»



Вышли мы на самый край посёлка, но главное на знакомый мне берег Алдана. Часа в два ночи был я уже на станции. А там народ втихомолку начинает уже тревогу поднимать. И порядком они, смотрю, на взводе. Робко извиняюсь, что вот, мол, восемь часов отсутствовал, вечерняя связь пропущена, потому что так мол и так, грибы и вот… ну в общем грибы…
- Да какая-та там к лешему связь, где грибы!
Пошутили. Отыгрались чайком, посмеялись и баиньки. И только наш капитан, усмехаясь в усы, бросил мне, когда уже укладывались спать: «Ну что радист, нагулялся? Ладно, с крещением тебя... То ли ещё будет!»

Кедр

А вот ещё случай. Странный, чудной какой-то. К тому времени я уже женился, но жизнь моя по-прежнему была неразрывно связана с тайгой, её причудами, суровыми и удивительно прекрасными.
Заболел я. Как-то незаметно, по-свойски, всё про себя, да про себя – заболел. Страшная боль в левом боку. И причём чувствую, что не столько больно, сколько именно что-то страшное, серьёзное «не то», будто что-то забралось в меня. А началось так едва заметно… Мы ведь что, особенно никогда не лечились, так, на ходу, травки да припарки, мёд да женьшень – всё чистое, как слеза, природой дадено сами собой ноги из любой хвори выносили, как кошку… А тут разошлось.
Прихватило меня в тайге. Пошли мы тогда, как обычно с друзьями на пару недель в тайгу корневаться. Самая пора женьшеня, а коли хочешь обеспечить семью, пропускать такие вещи нельзя. Да и красиво в тайге, что говорить – дух захватывает! Та, тайга, не сегодняшняя - вся изъезженная, вырубленная, пожжённая… Да, только рукой махнуть, мест-то почти не осталось. А тогда – широко, просторно, сопочки, маленькие речушки вокруг них вьются – э-эх. А если ещё осень! Умереть можно, как же красиво. Если кедрач, то лес чистый, прозрачный, видно далеко; сопки не жёлтые, но светло-красные, немного в медь отливают; листья на ветру то ли вздыхают, то ли вздрагивают, и так тихо-тихо прохладно шуршат, убаюкивают; солнце вскользь поливает всё это сверху мягким, немного вязким, но пахучим, как кедровое масло светом, то тут то там, видно, мелькнёт между сопками пяточка поляны, птица прострекочет… Не, правда, чудно, чудно всё устроено.
Собирали женьшень. Расходились в разные стороны от стоянки, к вечеру встречались. И вот плохо мне, дальше некуда. Два дня крутит, мочи нет. Мужики конечно наблюдают, догадываются, но так напрямую все же не скажут, ждут когда сам чего нарешаю. Оно и понятно, все повязаны, друга не бросишь, но и корнёвка, коли придётся выручать, будет загублена. Женьшеня ещё мало, много ходок ещё впереди. Возвращаюсь с такой ходки и понимаю, что придётся сказать открыто, что больше могу, – надо уходить завтра же, идти километров сорок… ещё раз так прихватит и понесёте, мол, меня обратно на руках. Иду. Середина дня, солнце ярко садит, птицы перекликаются, погода вёдро, а я привал за привалом, всё короче и короче припадаю к земле. М-да. И тут, вспомнил краем, как мужики между собой говорили, что, мол кедрач лечит, помогает, мол, от болезней. Откуда всплыло? (У нас, кстати, кедром часто и кедровую сосну называют, но они разные). Вспомнил, а глаза уже приглядываются.
Громадный и сильный кедр. Прямо передо мной. А у меня уже приступ, схватился за бок, и тут же, прям возле него и упал. Подполз едва-едва, забился в корни. Корневища, как удобное кресло, переплелись, руки, ноги раскидал между ними, да и голова, запрокинулась,- устроился. Думаю передохну. А отчаяние – сил нет. Сижу, головой вжимаюсь в ствол чуть не плачу и разговариваю с ним… Вот, словно нашло что. «Прошу, - говорю, – помоги. От ними от меня это, что мучает меня. Мочи нет, так больше жить, да и не пожил ещё». Долго говорил что-то. А потом как-то забылся. Не заснул, нет, и не задремал, нет – словно бы меня не стало, словно бы я куда-то ушёл. Вижу солнце на ветви медленно опускается, а меня нет…
Очнулся и первое ощущение – зачем я сюда сел? Помню, как-то даже головой помотал, на солнце глянул, часов ни у кого не было, так, на глаз определяли, вижу - уже на закат, но ощущение, что время прошло го-ораздо больше, несколько дней. Забыл про боли – пошёл, темнело всё-таки быстро. Подхожу к лагерю, притормаживаю, а меня что-то мучает, не пойму что. Мужики у костра встречают, переглядываются, мол, как Ионыч, здоровьице, держишься? И тут только вспомнил, что собирался объявить о уходе, вспомнил, как забрался на колени в корни кедрача, вспомнил, что просил… И не смог вспомнить, что я там делал… «Да ничего, - говорю, - ничего. – А сам прислушиваюсь к себе. Отзовётся ли что. - Вроде можно работать». Они переглянулись, мол, зря так крепится мужик, самому же хуже будет, но виду не подали, боялись обидеть, наверное, да и, что говорить – всем надо собрать урожай женьшеня, за этим ведь, так долго сюда и добирались. Но вслух помолчали, перевели разговор.
День проработал, два, далеко уходить стал, как раньше – ничего! И до сих пор… Словно забыл, что что-то было! Как, что, почему? Не знаю. Рассказал, что знаю и что помню. Помню, что очень удивился, как поднялся. Помню странное ощущение – будто прошло очень много времени, словно куда уходил, или даже уезжал, вернулся, а «здесь» всё немного другое. Да, другое. Да и сам я другой.

«Ловись ыбка босяя и маенькая».

Палатку поставили метрах в тридцати от берега. Озеро "Хантайское", даже два смежных, длиннющие, на размах глаз - берегов не видно. Большая поляна, вдалеке реденький лес, и вокруг багульник, багульник…Раздохнули и… давай обустраиваться, не в первый раз, каждый знает, что делать. Иваныч, начальник наш, бусоль - карту в зубы и по окрестностям. Ну, а мы что, мы вдвоём палатку - стандарт. Передние колышки, растяжки на середину, по бокам колья метр двадцать. Багульник вот только… Песни про него романтично петь, а так: под корень выдираем всю ближайшую окрестность, весь ближайший кол времени. Это здесь сейчас хорошо, красиво и запах приятный, а там не до того, голова дуреет, невозможно, да и опять же, противопожарная, так сказать, безопасность - площадку делать надо. Ну ладно, иду дальше. Пошли с Толяной ямки, канавки копать. Иваныч уже здесь и зычным таким голосом направление даёт. Ось икс - там, ось игрек - тут. Начальство оно что: командовать, да ещё больше приказывать, специфика! Всё это в целом - электроразведкой называется. Погрешность четверть градуса. М-да. Ну, я дальше оборудованием занимаюсь, Толяна по хозяйству - посуды на озеро сполоснуть, воды во фляги набрать, дело уже к позднему обеду. Вдруг слышу, кричит Толяна, громко так и сурьёзно. А надо сказать Толяна, бывший "зек", большого риска был человек, если палец прищемит, за здорово живёшь кричать не станет. Рванул туда. Смотрю и Иваныч уже здесь. Однако, кто же кричал? Взбегаю на пригорочек, навстречу Толяна глаза с медные плошки, что у того пса, что-то мычит нечленораздельное и руками так разводит и размахивает, размахивает и разводит. Бледноватый, однако, гляжу, у него видок. Ну ладно, успокоились. Рассказывает: устроился на бережку, сижу никого не трогаю, кастрюльки да сковородочки пополаскиваю, да, мол, изредка, приговариваю, как в детстве: "ловись ыбка босяя и маенькая". Разморился ненароком на солнышке, разомлел, вдруг из воды морда такая, - о, - показал он разведя руки на ширину плеч, вырывается и зубами со всего размаха, прям по моим рукам: "клац"! Ну, мы естественно кидаемся смотреть руки. Руки, я вам скажу, ничего себе, узловатые, кручёная штанга, мне бы такие. Одним словом никаких следов оттяпанных до локтей конечностей, ну всё как бы на месте.
Ну, руки я, конечно, отдёрнуть успел, как бы извиняясь, добавляет он, но морда, я вам скажу… эдак с ведро, ей богу.
Ну, уж если божится, веры ни на грош. Поохали, поохали для приличия и пошли дальше работать. Озеро, однако, я вам скажу, приятности необыкновенной, так и тянет ноги помочить. Поэтому то я не удивился, что Иваныч наш, минуту спустя, зазря, что ли, заядлый рыбак, бросил:
Ну, мужики, вы тут пока покумекайте, что к чему, а я прошвырнусь на озеро, рыбки на закусь принесу. - Видать, он эту рыбку Толяны, как личное оскорбление воспринял, - И закусь, я вам скажу, будет отменная, нутром чую.
Ну, мы что, нутром, так нутром, мы ничего, Иваныч - авторитет. Ставим движки, печку. Ковыряюсь потихоньку, а сам думаю, чем я хуже? Он конечно спец, не мне с ним равняться, да и спиннинг у меня разве только как два месяца с обеих рук кидать метров за тридцать стало получаться, до этого всё больше за штаны. Ну, так ведь надо же когда-то начинать, однако ж! Пойду, думаю, и я половлю рыбку в мутной водичке! Энцефалитка, болотники, спиннинг, ну нож там, само собой разумеется, топорик ещё, туристический, думаю, авось пригодится, ну и всё такое, сопутствующее. Последней каплей стало мычание Толяны:
- Всё ребята, я тут тушёночки, вермишельки - через час просю к столу. Рыба? Да не нужна нам никакая рыба!
- Как не нужна?
- А так не нужна, что у нас продуктов, что ли мало!
Да, не ожидал я такого от Толяны! Ну ладно. Ушёл я метров на пятьсот, вода, в самом деле, мутновата, да и мелковата, ну да нам-то что и море по грудь. Я, как заправский рыбак, спиннинг метать научился, уже говорил - не догонишь, выбрал местечко и за дело. Стою, ловко эдак забрасываю и сматываю, забрасываю и эдак деловито сматываю. Учитесь. Никаких следов рыбы. Полное наличие отсутствия. Смотрю мимо Иваныч пошёл, и так сочувственно покивал, мол: "давай, давай, може хотя карасика стянешь". Ладно, думаю, посмотрим, чья возьмёт. Я при полном параде, даром что без эполетов: со снастями, топором и в болотных сапогах, хотя в огонь, хотя в воду. Ну, последнее, как раз, подходит. Щас я вон туда, подальше в камыш встряну, думаю, так рыба на меня косяками пойдёт, только успевай штабелями на берег определять. Забрался по самое некуд?, по болотники, то есть, и стою. А хорошо: мошкары нет, лёгкий ветерок, солнце на вечер пошло, по воде мириадами золотые блёстки стелются - благодать. М-да... Забросил туда, забросил сюда… Вдруг за ногу, за икру, как дёрнет, будто электричеством каким - я обомлел. И чувствую, холодный ручеёк по спине побежал. А что вы скажете? В километре от меня два человека, ближайшая буровая вышка километрах в двадцати… Что за предсмертные шутки, думаю. Пока я млел, стоя на одной ноге, кто-то, ах этот кто-то, рывком вцепился во вторую! Не знаю, наверное, у меня на лбу глаза запасные зажглись от боли. А сам про себя машинально некролог составляю: "Такой-то и такой-то, погиб при невыясненных обстоятельствах. Вечная ему память…" Герою - это я уже от себя. В городе пропадёшь - не найдут. А здесь? Да просто не заметят… Да, однако! Однако больно! Не на шутку испугался, в секунду, реакция тогда была, дай Бог, выдернул топор из чехла и со всего размаху по воде ка-а-к дам! Брызг, конечно, тучу поднял, да хоть полегче стало, вроде как, что-то сделал! Может быть даже героическое… А мне в ответ, снова, такой удар - с ног ласточкой полетел! Смешно конечно, сейчас, а тогда мысль: что оно, резиной что ли питается? Привалился на одну ногу, но воду рублю: справа, слева, по камышам, по ноге думаю, так по ноге… Вдруг чувствую: попал! Да, нет, не в ногу, а в этого, кого-то! Ещё и ещё. Всё! Замер. Однако, нервно так усмехаюсь, вот и пригодился топорик. Да, а мути то со дна поднялось! Куда что побросал в воду, да ничего уже и не видно. Ну, ладно, не до поисков, а тут ещё не кстати голова закружилась. А ведь как-то надо и выбираться. Постоял-постоял, да приглядел кусты, что так скромно притулились над водой - о, то, что нужно. Уцепился, и ползком, ползком волоку себя на берег. Про спиннинг и не вспомнил даже, где он? Так и выбрался, мокрый, грязный, а на ноге рыбюка висит… Блесну, что называется себе нашла. По размеру.
Пока очухался, спиннинг нашёл, топорик, что где-то в воде посеял, пока местечко это приметил, дрожь унял, разглядел это чудище Лох-Несское. Щучка оказалась! Ах ты, думаю, щучка… Сам то я, наверное, ростом где-то метр семьдесят, ну так вот: голова этой щучки лежала у меня на плече, а хвост, по земле волочился! Фотография есть.
М-да. Так и доковыляли вместе до палатки. Тут смотрю и Толяна успокоился! Как увидел, кто его пальцы за блесну принял, так сразу подошёл и так нежно похлопал её по плечу. Ещё бы, самое страшное - неожиданность… А я что? А я весь из себя! "Как я её сделал! А ведь там и вторая была, - говорю я с сожалением, покачивая головой, - но да ведь сюда торопился!" Но его то не проведёшь! Усмехнулся только, глядя на меня, на рыбачка.
Чуть позже, ровно к обеду, на то оно и начальство, возвращается Иваныч, и так с вызовом ещё издалека: "Ну и что! Что я виноват, что рыбы в озере нет! Жарко, - говорит, - рыба дуреет, да видно совсем д?дури. Нате вам двух карасиков, - говорит он, не глядя на меня, и отвяжитесь от меня". Ну что мы, что мы? А мы в ответ вытаскиваем нашего питомца диких северных вод!.. Чем спрашиваем не рыбка?
Ставили мы потом на этом озере и рогатки и "телевизор". Да, не, не наш телевизор! Сеточка это такая была… Два на два, сороковка, хар-рошая штука. Да утром только дыры в том телевизоре и показывали. Как торпеды, насквозь прошли! Обидно, даже как-то, что не обратили рыбки внимания на наши телепередачи. Потом-то мы уж приспособились, Иваныч сурьёзно знает, как и что делать, но это было потом… Однако, надо признать, что это первый и последний раз, когда я с рыбой был, а Иваныч нет!
А вкуснятина какая была, с пальцами ели! И жареную и пареную, вяленую и варёную. Наловили потом уж столько и разной, что припасов вперёд на месяц заложили. Приелось… Ясное дело, когда на обед рыба, на ужин рыба, на завтрак… да что там говорить. Так-то вот: "Ловись ыбка босяя, да, и маенькая!

Через несколько лет снова пришлось работать мне на этом озере. Так называемая партия номер три. Это речная партия - живут и работают на судах, плавают по этому самому Хантайскому озеру. А озеро, если без шуток, серьёзное: и бури и шторма бывают! И, тем не менее, партия эта считалась курортной, как никак, у каждого отдельная каюта, баня есть, столовая, про рыбу я уж и не говорю, словом всё как у людей. Работы, правда, тоже навалом: в две смены круглые сутки! Под очень большим давлением выпускали под воду струю сжатого воздуха, имитируя подводный взрыв. Вся вода в озере при этом начинала колебаться, вот мы записывали всякие продольные, поперечные, обменные волны на станцию. "Прогресс 3" называется, я по ней ещё в Саратове курсы заканчивал. Ну, так вот, сколько мы тогда рыбы не ловили, а всё же более странной ловли в моей жизни уж не было.

Китайский божок

Рассказывали мне на Дальнем Востоке интересную легенду. О каком-то китайском божке, который будто бы много лет охраняет в тайге плантации китайского женьшеня. Дело в том, что ещё до революции Дальний восток, как и сейчас, активно заселялся китайцами, как в анекдоте, «мелкими группами по сто тысяч человек». Тогда-то они и разводили в тайге плантации этого чуть ли не мифического растения. Умеючи, надо сказать, не так-то это просто плантацию женьшеня удержать, тем более дикого. Это домашний женьшень растёт лет пять, а дикий, настоящий, в десять раз дольше – пятьдесят, а то и поболе, за поколение особенно не насобираешь. Отличить его от домашнего, кстати, если не знаешь, не так то просто. И тем не менее, корень, как человек: вот очень похожее туловище, шея, голова, руки, всё как у людей, не знаю, может у него и душа есть? Так и отличают - у домашнего, огородного корневища нет шеи. Дикий же, самостоятельно впитывавший в себя таёжное, горькое солнце, ценится, само собой, гораздо выше, но и трудов, с ним связанных, гораздо больше. С одной стороны – пригляд за ним нужен, где, что и как, а с другой – дюже он чуткий, любит расти в одиночестве, чуть что не по нему, заденешь… Совсем недавно, мода тогда такая была, в тайгу на тракторах да вездеходах ломиться, так ведь передавили всё… Женьшень даже если его слегка задеть, чуть-чуть кожуру сдёрнуть, впадает, как говорят, в спячку и долго сам собою лечится где-то глубоко в земле, а потом неожиданно снова появляется, и даёт себя обнаружить. Через три года, через десять – бог его знает. А тут, на плантациях, всё выверено, известно. Потому и жили на одних и тех же местах по несколько человек, что передавали заимку от отца к сыну, от сына к внуку. Так что каждое поколение собирает работу предыдущего и сажает для следующего. Но потом пришли другие времена, китайцев «ушли», и плантации остались не в удел. Так вот, говорят, будто бы иногда «корневщикам», промышляющим добычей женьшеня в тайге недели и месяцы, часто в поисках одного корешка, случалось иногда находить удивительные плантации на крохотных участках земли, но с таким крупным корнем, что даже часть собранного делала человека состоятельным, минуя многие годы упорной работы. Однако никто якобы никогда не мог прийти на это место дважды. Сколько не слышал, так всё за охотничьи байки принимал, что у костра в похвальбу сочиняют. Кто поверит, что где-то ты нашёл такую волшебную плантацию и потом будто забыл туда дорогу. Да ни за что! Бывалый усмехнётся в ус, хлопнет по плечу, скажет – ну где уж нам свидеться с твоей хозяйкой медной горы, пойдём-ка лучше спать. Но вот однажды я сам стал свидетелем этих событий…
Любой корневщик, имеющий хоть какой опыт работы в тайге, легко может узнать места, в которых когда-то уже были искатели женьшеня, по знакам оставшихся на деревьях. Дело в том, что если ты нашёл женьшень и, что называется, не впервой, то ты его не станешь сразу вырывать из земли - повредишь, ты осторожно час за часом будешь внимательно его окапывать, чтобы не дай бог не задеть белые маленькие отросточки корневища. Бывает так, что целый день будешь копать, может быть, и больше, лишь бы сохранить его жизненную силу неповреждённой. И вот ты его выкопал, аккуратно, но ведь и это ещё не всё, ты же не бросишь его так в рюкзак, не повесишь за плечо, как придётся, – его надо сберечь, донести не повреждённым. И тогда что делают – топором сдирают с кедра кусок коры, с локоть длинной, снимают древесину с уголков, в центр листа кладут мох, в него женьшень и потом заворачивают наподобие конверта, закрывая корень этими уголками, и вот в таком вот виде уже несут до дома. Кедр же с засечённой корой остаётся на всю свою долгую жизнь отмеченным и вот именно по этой отметке корневщик узнаёт своего далёкого собрата, когда-то нашедшего здесь искомое. Именно поэтому он непременно будет тут день, два кружить, но найдёт вновь выросший в этих местах женьшень. В народе эта кедровая отметка называется «лабада» и всегда выглядит лакомым кусочком ещё задолго до самого женьшеня. Как кровь раненного животного подстёгивает азарт охотника, забывающего о сне и отдыхе в порыве преследования, так и лабада, особенно старая, заросшая, окружённая со всех сторон наростами коры, так что уже давно стала похожа на узенькую бойницу, выглядывающую несколько десятков лет из толщи дерева, – лучший аванс искателю женьшеня. Чем древнее лабада, тем крупнее может оказаться женьшень, на который она указывает! Дерево при этом может уже сгнить и упасть, но лабада останется и будет от этого только ещё ценнее! Так вот, как-то раз вдвоём с товарищем мы ходили на разведку в тайгу и буквально в трёх, четырёх километрах от стоянки наткнулись на уже сгнившую лабаду и, недалёко от неё, как бы напротив, на деревянное изваяние китайского божка, как мы его окрестили, тоже сгнившее, но отчётливо угадывающееся, в мощном продолговатом куске дерева знававшего когда-то умелые удары топора. Ох, что в нас тут же проснулось! Скрупулезно, как охотник, попавший на след дичи, с раздувающимися ноздрями стали мы метр за метром исследовать окрестности. Не прошло и двух часов как вышли мы на это легендарное место – китайскую плантацию женьшеня! Выглядело это очень просто: между сопочек затерялся такой небольшой пятачок земли сплошь усеянный «петухами»! Петухами называют старый и очень большой женьшень, у которого уже пять отросточков – это предел, больше не бывает. У нас головы чуть не унесло от такого водопада радости. А так как нас было в команде четверо, вышедших на поиски и разошедшихся в противоположные стороны, то мы это место засекли в прямом смысле слова: крест на крест порубили окрестные мелкие деревца, поставили метки на стволах, как добирались, – обозначили тропу и только после этого уже затемно мёртвые от усталости вернулись к стоянке. На следующий день, не выспавшись, рано утром, уж как замуж невтерпёж, наскоро похлебали из котелочка чайку и, уже вчетвером, отправились ну можно сказать за сокровищем… Чем это обычно кончается?
Да, так оно и вышло – и тропу нашли, и засеки, и даже лабаду эту снова отыскали – всё напрасно! Куда делась плантация?! Четыре дня хором искали – бесполезно… Отсюда, после этого случая, и я невольно задумался, неужто действительно китайский божок охраняет свои китайские плантации от незванных гостей?


2.

Интересно вот что. За перевалом, ближе к Японскому морю жила странная народность. Не народность, а так, непонятно кто. Звали их «тазы». Выходишь к их посёлку, как в другой мир попадаешь! Тайга, а у них всё чисто, аккуратно, кругом дорожки, домики на загляденье. И только эти самые тазы. Никого другого не принимали к себе. И при этом очень гостеприимные, открытые. В любой дом зайдёшь, хотя и в несколько – в каждом тебя встретят, за стол усадят, накормят, напоят, нальют. Сами они, правда, на счёт «налить» - очень спокойно.
Тоже выращивали женьшень, как и те китайцы, даром, что и выглядели точно как они. Не знаю откуда эти «тазы» пришли, но помогали им власти тогда лучше некуда. Свободный лов рыбы, свободное пользование нарезным оружием… А охотник в тундре с карабином это… Это значит, что он хозяин тайги, это значит, что он может жить спокойно. Может поэтому, они так обособленно жили? Так или иначе – очень бережливый народ. Своего зверя отстреливают только в самых необходимых случаях. Приезжаю как-то на свой солончак, за оленем приглядеть смотрю чужой мотоцикл стоит у тропы. Ижак, «Юпитер» или «Планета» с коляской, но точно не наш. Своих-то как облупленных узнаёшь! Ну понятное дело. Достаёшь коробок спичек, вынимаешь из него спички, засовываешь в него свёрнутую бумажку и под кожаный ремешок мотоцикла. По первому разу предупреждаешь. Если особо сердобольный можно и во второй раз предупредить и в третий, но рано или поздно научишь. А так возвращается человек и видит пустой коробок спичек с бумажкой. Знак – лучше некуда. На своей охотничьей территории мог запросто сжечь, ан нет – предупредил. Больше я его не видел ни разу. Сам я за зверем никогда не заходил к ним заимки. Особенно и нет смысла зариться. У меня тогда было своих солончаков, наверное, штук двенадцать – куда больше. Своего хватает и дать тащить потом далеко. Зачем им так далеко? Тоже непонятно. Своего зверя, как будто берегли.
Рыбы тогда в реке – море! Просто кишела. Приходишь к ним в гости, а вдоль берега мальчишки тягают, даром что ни на пустой крючок. Разная сёмговая рыба. Маленькая, но вкусная. Медведя можно запросто у воды нагнать. У нас-то вряд ли… Если медведь не пуганный даже, то его быстро напугают и выследят.
Однако спросишь, где есть корень – никто и ухом не поведёт! Здесь гостеприимно, но очень строго.

Красиво. Заходишь в такое место, где человек не добирался. Или дорог нет, или не удобно дичь тащить, просто далеко. Кедровые шишки под ногами ковром, как в сказке! Вся тайга кедром живёт. Наверное и нет зверя, который обходит кедровый орех. Слышишь, там где-то слева медведь дрынжет, пройдёшь немного – оп, там кабан чавкает, приглядишься белка в ветвях трескает. Белка она интересно так шишки ещё на земле от шелухи, смолы очищает, а потом уже взбирается наверх и там милуется с шишкой наедине. Чтобы руки не пачкать смолой, (в тайге крана с водой не найдёшь руки помыть). И что делаешь – кидаешь в белку палкой, она от испуга бросает шишку вниз, а ты подбираешь – по дороге есть что перекусить, а ты себе ещё очистишь! У неё, кстати лапки всегда чистые! Как она справляется не знаю. А вот у медведя на лапах целые сантиметровые смоляные подошвы! Не знаю, как на самом деле, но у нас, у охотников поверье, что эту-то лапу он и сосёт зимой!

Однажды стал свидетелем верхового пожара. Страшное, я вам скажу зрелище! Огонь со страшной скоростью несётся поверху, гудит, как в трубе только стократ сильней. Чёрно-красное пламя каким-то вихрем, тайфуном к небу поднимается – впечатляет, на всю жизнь запомнил.
Нас тогда помню всех погнали на тушение. Людей, технику всю, что нашли: бульдозеры, тракторы. Были у нас за плечами баллоны двадцать литров и насос в руках… Ну, что этой пшикалкой сделаешь? Пока головню потушишь, огонь тебя сверху уже обошёл и окружил. Бульдозер также – пока полосу расчистит, огонь уже радиаторы плавит – приходится срочно отступать… Тогда, правда тайга всё-же тогда так не горела, как сейчас. Да и все знали, кто устроил это случайное возгорание. Лес выжгут, а потом соседний, как сожжёный вырубят. Всё просто и нагло.
Помню, тогда в деревню к нам пришёл один из тех тазов. Лет, наверное за сорок было мужику. По мне тогда так уже крепкий мужик. Нет, никто у него из деревни не сгорел, все вовремя ушли. Сгорела дочиста плантация женьшеня… Тебе это трудно понять. Трудно представить, что значит плантация, которую сажал ещё его прадед! Можно представить, что у него было с ней связано, да и какие корни там были! Я думаю, не смотря на контроль тогда со стороны властей, были у них свои связи с Китаем, туда он и уходил. Тогда я в первый раз увидел, как человек седеет за одну ночь. Просто вернулся с копной белых волос. И через день застрелился. Вот такая вот цена.

Берлога

Восточная Сибирь. Год, наверное, восемьдесят пятый, восемьдесят шестой. Снимаем сейсмику… Сейсмика? Да это просто, как баня! Задаётся умными людьми азимут, а потом кто-нибудь другой тянет по маршруту, километров десять проводов. Но не просто так, как попало, а особой такой змейкой, змеюкой, которую и поднять-то под силу не всякому, не то, что уложить. Наверное, за красоту и многожильность проводов, называют её ещё косой. Ну, так вот, укладывают её, а потом ставят через каждые двести метров сейсмоприёмник, который должен фиксировать колебания почвы, грунтовых пород и прочее. Ночью отряд взрывников в определённых местах производит взрывы, так, одну-две тонны и всё это пишется на ленту. М-да. А эти магнитофоны, между прочим, многоканальные, стояли через каждые десять километров. Долго стояли то, да и стоили они, ну, скажем, как «Волга»! И ведь никто не трогал! Другие теперь времена.
Возвращаются «косачи», это как раз те, которые эти тяжеленные провода с вездеходом протягивают, и, прям так с порога, на весь лагерь: «Мы дальше не пойдём!» Все всполошились, засуетились, что такое, как же так. Дело в том, что косач не имеет права не только, что называется, не идти, но даже на градус отклоняться от своего заданного маршрута. Если дерево попадается, то два шага в сторону, проходишь вперёд и возвращаешься на профильную линию – метра четыре запас. Болота, холмы и деревья не в счёт – будь добёр как говорится. Оченно это ответственное дело. Сто, сто пятьдесят километров таких просек и две карты сейсморазведки на стол: одна - в военное ведомство, другая – геологам. Первые рассчитывают возможное прохождение ракеты над этой зоной, с точным огибанием рельефа, вторые же предполагают наличие полезным ископаемых и тому подобное. Словом не так всё просто, с помощью этих карт, например, доказали, что полуостров Таймыр был когда-то просто островом... А это, соответственно, предположили сразу геологи, наверняка означает то, что на месте излома находятся те самые искомые ископаемые. Кстати, так оно и оказалось впоследствии. Ну вот… В общем всё серьёзно, а тут на тебе «не пойдём»… В чём дело? Оказывается на пути вездехода холмом взбугрилась огромная берлога и строго по профилю не объедешь не пройдёшь… Все чешут репу, что делать, с берлогой? С одной стороны интересы, так сказать, науки, а с другой, непосредственно к нам обращённой - мишка в берлоге. И вот ведь какая штука оказалась: всякий народ был в отряде и зелень и бывалые охотники и так, люди опытные – все под разными предлогами отказались. Мало ли что, зачем нам проблемы? Да и что, в самом деле, делать? Поднять зимой медведя – шатун всему району - не сдобровать. Застрелить? Хлопот с егерями не оберёшься, да и кто-то его оттуда всё равно должен достать. А кто? Ну, кто-кто?! Переглядываемся. А у нас ещё надысь, трактор-болотоход Т-130 под лёд провалился. Река замёрзла, а в верховьях взяли и перекрыли плотину, так что вся вода ушла и осталось пустое пространство подо льдом метра два высотой, а внизу снова таки донный лёд… Вот в эту ледяную квартиру и провалился. Забавно, но неприятно. Я, между прочим, на нём лепестричество чинил… Ну, в общем всё понятно, никто не хочет напрашивается на ещё один ЧП.
Что говорить, поехали мы втроём. Вездеход Газ-71, в народе, за глаза, любовно прозванный «шершебка», бригадир «косачей» – отчаянный парень, которому как говорят всё по ветру... и я, как старший техник ответственный за расстановку и исход сражения. Генералиссимус, правда, из меня!.. Что это такое, медведя поднять зимой из берлоги представлял себе только по рассказам бабушки! Хотя нет, был один неприятный случай… Однажды, кажется годом раньше, собрались наши разведчики полезных ископаемых поохотиться. Какой русский мужик, будучи на севере, откажет себе в этом удовольствии, какой русский не любит быстрой езды? Даром, что не по пьяни оседлали два вездехода и поехали берлогу искать. Нашли – умельцы! Попрыгали с машины и давай «охотиться»… Да только что это за охота: медведь то спит! И вот тогда-то, теперь уже без стыда не могу вспомнить, окружили эту берлогу наши качающиеся удальцы с винтовками на изготовье, и стали ждать, от нетерпения поигрывая курками, а один из них, самый бойкий, настырно так, начал ковырять в берлоге длинным шестом… Ну, а потом одновременно раздалось несколько выстрелов. Казалось тогда бравым ребятам, что называется это охотой. Пока не протрезвели. Я уж подумал про себя, не наказывает ли меня Бог, за то, что не удержал тогда остальных от той позорной охоты? М-да. Ну вот, в общем, поехали. Показывают нам то место: профильная линия, а потом голый спуск метров сто пятьдесят. И вот от верхушки этого бугра метрах в двадцати, двадцати пяти внизу холмик странный, снежком эдаким рыхловатым, как-то по особому присыпанный, вот тебе и опушка, думаю, а из середины холмика неровными толчками пар поднимается. Откуда пар при минус тридцати? Ну в общем всем всё ясно, да только кто скажет, что делать… Развернули мы вездеход, кто до этой идиотской идеи додумался тогда, уж сейчас и не вспомню, обвязали меня верёвкой (никто больше не согласился), и другой конец к «шершебке»… видимо подразумевалось, что если что… меня оттуда, из берлоги, только мигни, успеют вытянуть. Почему-то тогда никто не вспомнил о том, что если медведь всерьёз побежит, то он ведь по прямой и вездеход обгонит! Это так с виду кажется, что он грузный и не поворотливый - если что, то он свои пять сотен кэгэ до шестидесяти километров разгонит, не успеешь соскучиться! Успокаивал себя, может быть тем, что, мол, зачем ему сердиться, ведь нам то его только выгнать надо, чтобы косачам дорогу открыть, так что тово... Ну, пошёл я под откос, внушительно так кряхчу, снег с плеч грозно отряхиваю, да всё неприметно оглядываюсь, мол понимают ли на что я иду. На медаль! Овца на закланье… Подобрался осторожно, изготовился, сам себя охрабряю, мол меня так просто не возьмёшь, я сам кого хошь в оборот возьму. Лёг на снег и пополз. Извазюкался, конечно, что медведь, в зимнюю спячку, но подкрадываюсь, тешу себя мыслью, незаметно. Лыжину в нору так робко пихаю, подразумевая наверно: «эй ты, медведь, выходи, а то я за себя не отвечаю», ну а сам, понятное дело, другой рукой за верёвку держусь. Дёрну, если что, косач подстрахует вездеходом, и тогда держи-свищи, ну понятно, по плану, вроде всё культурно! Однако. Уж и так пошебуршил и так – ни звука, ни движения, только пар неторопливо из норы морду свою выказывает. Ну, думаю, хитрюга, ждешь, когда я к тебе с ногами на обеденный стол залезу, ну уж нет, ещё поглядим чья лыжа длиннее! И с удвоенной силой ка-ак, - хвать по сугробу! Нет, ну в самом деле, я бы давно уже проснулся, если бы у меня по кровати так лыжей тяпали, а этот нет, смотри… Затаился. Терпеливый. Был со мной случай, когда голодная по весне медведица вышла на экспедиционные вагончики. Носом поводит на съестное, чует, жаждет полакомиться, но при этом я то, как-то против. Смешно представить: чтоб её близко не подпускать, вынужден был я без перерыва движки на полную мощность запускать. Один глохнет, а я уже наготове другой держу – грохот, я вам доложу грóховый! На шум то она наступать не решалась, но караулила меня около костра терпеливо… Часов шесть, пока группа не вернулась! И это ещё неплохо, другой, в похожей ситуации только и успел, что взобраться на балóк, да наблюдать, как методично поглощается экспедиционный «холодильник», запасы тогда хранили в простом ящике тут же рядом, прямо в снегу. М-да, этот тоже терпеливый. Ну, в общем, обозлился я: лежу в снегу как лыжа, мёрзну, ну что такое в самом деле! Кто здесь охотник, кто добыча? Ну если я обозлился, то тут уж ничего не поделаешь, сам буду потом жалеть… Такой шмон устроил! Прямо снего-взрывная машина! «Эй ты, медведь, выходи! А то я за себя не отвечаю!» Ка-ак гряхнул лыжей! В общем, что рассказывать: провалился я туда культурно с грохотом и со всеми потрохами, вплоть до поломанных лыж. И «шершебка» меня тащила, и косач страховал, да всё напрасно… Вода оказалось это геотермальная! Бьётся себе, журчит из-под земли такой милый родничок и не замерзает. Вот и всё. Опосля-то оно, как это обычно и бывает, всё просто оказалось: вот тебе и пар, вот тебе и «опушка» вокруг норы, вот тебе и медвежья берлога.

Яма (Рассказы моего отца)

Звали меня тогда "Леший". Два года в лесу, не бриться, не стричься, никуда не выбираться, ну, мыться, конечно… всё равно - зверь косматый. Представь себе, иду по лесной тропе: волосы до плеч, женщины завидовали, на поясе патронташ - тридцать патронов, кожаная куртка, ружьё за плечом, и вся семья меня провожает. Красота! Работали мы тогда в геологоразведочной. Тогда, по молодости, я часто думал, что это работа по мне, всю жизнь бы так. Дом есть, работа любимая есть, а что ещё надо? Для мужчины, как не крути, главное - это работа. Ни за что не догадаешься, что мы делали. Ямы копали! Точнее: копали траншеи до корневого грунта, вольфрам искали. Тяжёлый, я вам скажу, труд. Это только так кажется, что земля мягкая - сантиметров шестьдесят рыхлый грунт, а потом всё что угодно может быть: галька, песок, скалистый грунт, щебёнка. И это, знаешь ли, часто метров пять… В глубину, а в длину метров двести! Вот так выроешь, что снизу в небо, словно в колодец, смотришься - умаешься, выберешься наверх, чифиря глотнешь - пачку чая на стакан, сердечко застучит: та-та-та-та-та, бум-бум, и такая сила необыкновенная откуда-то появляется, что хоть снова за работу. Полежишь на травке, погреешься и - вперёд. А потом, опосля, приходит специалист-геолог, с таким небольшим ранцем для пробы грунта и начинает в маленькие пакетики собирать землю. Здесь горсть, там горсть, ещё пять метров пройдёт - ещё пакетик и всё… уехал. А мы снова, все эти двести метров зарываем! Опасно траншею оставлять, зверь ноги ломает. Иногда утром находили, добивали на мясо. Да, траншеи… Тяжёлая работа, но хорошая, никто не стоит над душой, сам себе господин. Ушёл с утра, весь день в лесу с семьёй, сколько сделаешь - столько сделаешь, всё в твоих руках в прямом смысле слова, и возвращаешься домой. Были, правда, случаи и не возвращались… Пять метров - это глубоко, лопатой снизу не докинешь, поэтому выбрасываешь землю ступенями, в несколько уступов. Вначале на один, потом взбираешься на него и метром выше. Землю, конечно, полагалось по технике безопасности искусственно осыпать, чтобы она плавно так к низу сужалась, да только всё одно торопишься, да и силы жалко тратить. Мало кто это делал... Не рой другому яму, да и себе тоже, всё одно - кому-то туда падать. Вот однажды так разошлись все по участкам, на карте предварительно отметили, как обычно, кто где, а вечером вернулись - бац, одного не досчитались. Подождали, подождали, что делать? Пошли искать на ночь глядя. По карте-то место нашли быстро, да там уже всё засыпано… Вот так вот просто. Еле откопали…
Нет, правда, хорошая работа. Прихожу на место, солнце только расходится, тени длинн-нющие. К середине дня в яме такой приятный тенёчек будет, что в самый раз. Раскладываюсь не спеша, обустраиваюсь, приглядываюсь что и как. Что за участок буду разрабатывать, решил ещё накануне, но силы всё-таки прикидываю сейчас, время рассчитываю, когда домой пойду. Достаю лопату с киркой - больше у нас ничего не было, да и хватало обычно и - ап… Но нет, сразу работать не начнёшь, семья не даст! Семья у меня такая: кошка, собака и два барсучонка. Собака-то она животное терпеливое, ждёт; кошка - так та часто дома, на хозяйстве остаётся, но барсучата! Пока ты им банку сгущёнки не откроешь, не дадут работать, хоть ты тресни. Можешь ласкать, можешь выгонять, всё одно: будут по дну траншеи метаться и лезть нахально под лопату. Накорми, мол, напои, отец родной. Вот вылакают они молоко, мордой потыкаются благодарно, тогда да - ищи-свищи их по лесу до обеда. Но только до обеда, хоть часы сверяй, к двенадцати вернутся, и снова будут требовать чего-нибудь сладенького, печенья или сахару… Забавные зверьки.
Попались они к нам по весне. Как-то обнаружили мы под сосной нору, в которую барсук забрался и поставили у входа капкан, думаем утром выберется, никуда не денется. Попался, убили. Да только оказалось барсучиха… Эх, думаем. Ведь наверняка… Принесли пилу, повалили дерево, и точно под ним, в корнях четыре барсучонка! Ну, что делать, совесть гложет - взяли с собой. А дома у нас как раз кошка окатилась, вот мы взяли и подложили ей барсучат. Ничего, она их как родных облизала, через мгновение, смотрим, бац, и они уже к ней пристроились - сосут. Двое выжили, подросли. Уже больше самой кошки стали, а всё равно найдут её, поймают, завалят, уж и не видать её за ними, а всё рано найдут соски и давай молоко! А она лижет их вместе с котятами, как ни в чём не бывало. Так вот и приручились. Всё время со мной, куда я - туда и они. Вечером ложишься спать, в палатку забираешься, мешок застёгиваешь, а они уже тут как тут - пристраиваются по бокам. А сами малыши уже так с нормальную собаку, килограмм пятнадцать-двадцать - боровы, только не высокие. Пригреются и спят. Но к ночи, барсук - зверь ночной, зашебуршится и вжик из палатки. Всю ночь где-то на пару гуляют. Только заснёшь под утро, они уже возвращаются. А лес ночной мокрый, всё в росе… И, естественно, они лезут этой своей мокрой мордой тебе под мышки греться! Брр! Ах ты! Вскакиваешь, хвать за шкирку обоих и выбрасываешь вон из палатки. Бесполезно, конечно, всё равно опять заберутся. И только когда притулупятся, пригреются по бокам, только тогда успокоятся. Да, а мне-то каково с двумя мокрыми мордами под мышками! В общем, вся ночь, что называется, барсуку под хвост. Последние часы перед рассветом только и удаётся поспать. Но не дай Бог, кто решит меня разбудить в эти часы и тронет за плечо! Спят барсуки чутко, чуть что - вцепятся в руки. Начальник экспедиции приезжал к нам однажды. Так он не подумавши, протянул мне руку, здороваясь… До руки они конечно не достали, но кирзовые сапоги разорвали в клочья, зубы у них, что сапожные ножи - острые. Нет, что не говори, хорошая семья, хорошая работа - вот и вся жизнь! Зачем я ушёл? Что приобрёл? Трудно сказать, но вот я иногда думаю, что с тех пор всё по жизни у меня яма. Да, да. Будто ушёл я с одной ямы в другую, а там и последняя… И семья у меня теперь настоящая есть и работа денежная и всё… Да только всё одно. Всё одно кажется, что на свет божий из ямы смотришь. Только тогда это в радость было, а сейчас… Так иногда тоскливо делается! Нет, убиваться - с чертями брататься, но думаешь в этакие беспросветные часы: зачем жизнь прожил, к чему. Уж лучше и не жить вовсе, чем так жить… Нехотя, в такие минуты, приходит мне на память одна история.
Знавал я в то время живших недалеко от меня отца с сыном. Хорошие, трудолюбивые, всё время вместе на охоту, на рыбу. Пошли они однажды, как и многие другие на кедровые сборы, и оба, как-то незаметно не вернулись. Хватились только на следующий день… Потом уже, выяснилась такая жуткая история: сын забрался на кедр, высоко - отец подсаживал, и с самой макушки, обтрясая шишки, сорвался… Налетел на ветки, распорол себе живот и повис ещё живой на кишках… Всё на глазах мгновенно побелевшего отца… Он быстро всё понял: до людей - два часа ходу, до больницы - ещё шесть. Достал ружьё, и вначале застрелил его, а потом себя.
Вот и я иногда думаю, вспоминая его: может лучше смерть, чем такая жизнь… Однако проходит время, потихонечку выкарабкиваешься из очередной впадины, и вдруг глядь, прояснилось, смотришь на это всё по-другому. И получается что не то важно где ты, и что ты, а то важно кто ты. Чело-век! Ведь это, говорят, значит, что мы лицом обращёны к вечности! Вот и вынес я с той поры из ямы, для себя такую нехитрую науку. Можно и в яме о небе помнить, а можно и с трона всё время в яму носом тыкаться. Всё дело во мне! И сейчас я с благодарностью вспоминаю ту мою первую яму, научившую меня смотреть на беду под другим углом зрения: снизу-вверх, от земли к небу.