Мифы юга (эссе)

Юг, юга, югы. А ещё лучше югъ! Есть в таком начертании, что-то очень древнее, истово древнее, первоначальное.
Запах древности: Понт. По-гречески – море. Понт Эвксинский – наше, Чёрное море. Одиссей, Гомер, Арго, вообще – Эллада. Тайна. Где-то у Тенарского мыса, на западе Пелопоннеса, вход в Аид и ладья разговорчивого в последнем пути Харона. Есть о чём поговорить. Отсюда, далеко на западе можно увидеть, как Атлант в неугасающем рывке удерживает над океаном, в шатком равновесии, чашу полную неба! Костром падающее в хаос чёрной воды раскрасневшееся солнце. Бесконечное, до горизонта море и в нём море звёзд. Пена чаек на гребне скалистых утёсов…
Горы, орлы, медузы и солнце – это выстрел юга в меня. Но убит я был дважды: многоликий шум штормящей стихии, громогласное воздыхание архаических легенд о потопленных кораблях героев, загубленных душах – это не смертельно, но это навсегда.
Море – огромное, непонятно вздыхающее, как доисторическое, дочеловеческое животное наводило на меня необъяснимые радиопомехи. Во всяком случае, оно было чужим, и не давало сблизить дистанцию до ты, как между людьми. Это потом оно стало легче и ближе, оказывается, у этой воды есть имя – Аш два, о! Однажды, от обилия чувств захлестнувших меня и волшебной безнаказанности, его даже захотелось выпить, в его честь… И я в порыве сделал-таки несколько чистосердечных глотков… Не вышло: десять минут молча, но обиженно отплёвывал я разочарованные надежды. Но теперь имя тайны при мне…
Постижение его было странным. Как жизнь! И в тоже время обычным, как смерть. Не скоро я понял, что не стоит изымать из моря его волнующие парадоксы, немногие капли остававшиеся на руках оставляли только соль, только конструкции - жизнь фальшивила, уходя. Нет, я сам должен был погрузился в них.
Море пахнет молоком! Молоком матери, грудью матери, руками… Почему так? Может быть, вода повивальная мать человечества? Не та ли эта колыбель детства, качели юности? Быть может, виновата звёздная дуга млечного пути над ним? Не угадать, но нутро не лжёт. А эта усыпляющая баллада прибоя! Каждая волна его отчаянно и как бы в последнем рывке простирает в падении тонкие белые пенистые руки к земле, которая никогда не будет достигнута… Ох уж эта нежная, хищная, прекрасная и вечная женственность! Она баюкает, укачивает в своих дурманящих дланях волн, и она же разбивает хрупкие человеческие души о колокол хаоса! Не то ли это библейское псалмопение: «Блажен, кто разобьёт младенцы твоя о камень»?
Горы – это большие камни. Но Крымские горы – это города. Испещрённые, прободённые пещерными городами горы. Если сюда забраться, то сверху многое становиться ясно. Мир начинался и создавался здесь. Здесь он лепился и ваялся, здесь сырая глина пузырилась в своей первозданности и чувствовала в себе будущие континенты и цивилизации, а затем, отдыхая после ночных ударов резца мастера, отсекающего гордыню лишнего, загорала на солнце, превращаясь понемногу, тысячелетие за тысячелетием в отточенный до безумия детский конструктор. Ведь камни в конце концов – это маленькие горы! Устало присесть в нагретый полдень дрожащих гор, каменных россыпей, опереться руками о многокилометровые толщи гранита, базальта, бросать беспечно взгляд за дугу горизонта, это ли не приобщение древней жизни, которая дышит в тебе и дышит тобою?.. Поверять интуицией каменноугольные пласты сокровенных ощущений, зарождения жизни и обретения человека… Растирать в ладонях шелковистые, серо-войлочные листья горькой полыни, трепещущими ноздрями втягивать её одуряющий эфирный зной! Неторопливо, словно бы нехотя, перебирать в пальцах удивления кручёную ниточку истории: скифы, тавры, готы, сарматы, аланы… Это ли не горькое обретения себя? На грани растворения? Отныне это бытие в мифе.
Миф мёртв, если не живёт. Каламбур, но это так. Его бытие целиком связано с человеком, его дыханием, мыслью, почитанием. Миф – это всегда потустороннее здесь. Это движение, взаимовлияние пространств, если угодно, мегаватное напряжение на квадратный сантиметр сверхпроводника человеческой души. И тогда случается! Но только там, где ждут… Там, где есть во имя кого. «Где двое и трое во имя Мое». Иначе миф покрывается теневой стороной луны и молчит. А если что и пробивается от сверхрационального, то обычно примитивной силой инерции, давления прошлого, эдакого рычания коллективного зверя бессознательного…
Вопрос о достоверности мифа не имеет смысла и даже отдаёт мифологией. Здесь точно по Пушкину: «Движенья нет», - сказал мудрец брадатый. Другой смолчал, и стал пред ним ходить. Убедительный миф…
Но, кроме того, есть и другой миф: и Юг один из них! Здесь всё на пределе: каждый валун – Олимп. Каждая река – Стикс! Если море – то вся Вселенная! Если девушка, то Елена Прекрасная! И если уж стемнело, и ослепляющие вспышки молний разваливают небо на неравные части, то всё проваливается в тартарары. Если свет – то бог, если мрак… тоже бог, Тартар.
Горы укачивают. Так, что забывается, улетучивается, выветривается ежедневная броня, закостеневшие стальные тараны денежного эквивалентно-будничного общения, и поёт, поёт на свой лад высвободившаяся душа. Забываешь на день, неделю, что можно прожить неделю, день без моря. Забываешь…
Забываешь приказ творческой психологии: «способность и желание жить в других ролях», - хочется, наконец-то быть самим собой. Или, перефразируя: иметь желание и способность жить в других мирах! Хочется дышать этим воздухом, стаптывать ноги в долгом восхождении к вершине, пить глазами вечернее солнце, впитывать сбережённое годовыми кольцами древесное тепло, сжимать в горсти таинственную воду, чувствовать, как она осторожно выскальзывает меж пальцев на волю и снова погружать руки в прохладную глубину моря. Только здесь. В который раз убеждаюсь, что магию его невозможно унести с собой, спрятать. В отрыве волны от волны, хаоса от его организованности, оно теряет свою силу, истаевает, как медуза под солнцем.
Да, и ещё: крымское вино! Это важная часть, как притвор храма, как обряд посвящения - инициация. О нём невозможно умолчать – оно говорит само за себя… нашими устами! Здесь оно естественнее, чем вода, солнечнее, чем солнце, выдержанней, чем сдержанная девушка. Аромат и иллюзия вечности, или, по крайней мере, дурман разреженного времени. Когда бы в то место зашёл и бессмертный, - как сказал бы Гомер, - Бог – изумился б, и радость в его бы проникнула сердце.
Заходили, и сколько раз изумлялись! В конце концов люди, потому и пьют, что мечтают стать богами, ведь здесь само поднятие бокала – обряд уподобляющий богам. На время поднятия бокала.

Так во весь день до зашествия солнца блаженные боги
Все пировали, сердца услаждая на пиршестве общем.

Так можно провести всю, отнюдь не по-божески конечную, человеческую жизнь. Гомер знает. Ему можно верить - он жил в мифе, он сам стал мифом. Юга.